И, вспоминая эти песенные слова, Любаша видела спящего под деревом Иакова и лестницу, наверху которой восседал озаренный лучами бог, и красивых ангелов с белыми крыльями за спиной, толпившихся на светлых невесомых ступенях. И ей самой хотелось быть ангелом, чтобы летать, как они. Невидимой прилететь в дом к Вражливым и посмотреть, что делает их мальчик Костя, — вот уже почти три года не появляется он у них в доме, и они тоже почему-то к ним не ходят.
Ветхий Завет мать всегда читала на кухне. Она все свое время проводила на кухне и держала себя не как жена известного писателя, а как прислуга. Это обижало впечатлительную девочку.
Иногда, чаще всего по воскресеньям, в дом являлись гости: Степан Буря с дочкой Машенькой, женой и ее подругой Серафимой Аполлоновной Сатановской.
Пятилетняя Машенька, хорошенькая и жеманная, играла на пианино и задавалась, что ездит гулять в парк на папином автомобиле. Несмотря на это, Люба привязалась к ней и любила ее больше всех школьных подруг.
Взрослые ужинали в столовой, пили водку из хрустальных рюмок, а затем садились за карты, которыми мама гадала в свободное время: играли в подкидного дурачка. Буря хвастливо называл себя чемпионом мира по подкидному дураку. Играл он, по словам жены Анны Павловны, божественно. И действительно, редко кому удавалось его обыграть.
Пока взрослые резались в дурачка, Люба с Машенькой, попив в детской чай, играли в куклы. Вскоре усталая и счастливая Машенька засыпала на диване, и родители увозили ее домой сонной.
Люба хорошо помнила: давно, когда они еще только поселились в этой квартире, в гости к ним приходили со своими женами Остап Александрович и Никодим Васильевич, которым отец был чем-то обязан. Но затем с ними случилась какая-то беда, тяжелая, хуже всякой болезни, и они перестали появляться в их доме.
Мама говорила, что Остапа Александровича и Никодима Васильевича исключили из партии, но Люба не могла понять, как это можно исключить из партии, ведь партия не школа, и почему после исключения люди не могут ходить в гости к своим друзьям.
Серафима Аполлоновна, носившая бархатные платья, прекрасно пела. Поболтав о театре, музыке и живописи, выпив несколько рюмок водки, она присаживалась к пианино и, ловко перебирая пальцами белые и черные костяшки клавиш, заливалась соловьем.
Люба враждебно относилась к Серафиме Аполлонов-не, потому что она была интересней матери и пение ее нравилось отцу. Как-то в зеркале, висевшем на стене, девочка уловила взгляд отца, восторженно остановившийся на матовом лице Серафимы Аполлоновны, и с того времени невзлюбила шумную, болтливую женщину, упорно не желавшую замечать ее, Любу.
Несмотря на неприязнь к этой женщине, Люба, боясь признаться самой себе, любила ее пение. Слушая романсы в исполнении Серафимы Аполлоновны, она убеждалась, что пропетое слово значительнее сказанного и даже написанного и долго продолжает звучать в душе. Пела Серафима Аполлоновна умело, красиво приподнимая тонкие дуги бровей. Отец как-то заметил, что поет она умно и за такое пение не грех дать ей орден.
Вот и сегодня воскресный день проходит по заведенному порядку. Правда, воспользовавшись тем, что мать с утра ушла в церковь молиться богу, Люба читала, а затем отец дочитал ей вслух интересную главу из романа о маленьком Сереже Каренине. Но затем все пошло как по школьному расписанию.
В пять часов обедали, а вечером приехали гости: Буря с женой, но без Машеньки и неизменная Серафима Аполлоновна Сатановская; был ужин, и, как всегда, резались в карты.
Люба играла с котенком в комнате, где взрослые сидели за картами, слушала неинтересный их разговор. Говорили о предстоящей чистке партии в наркомате, в котором работал Буря; Сатановская хвалила новый сборник стихов Павла Тычины; явившийся позже всех совершенно лысый человек (девочка видела его впервые), тасуя карты, тараторил о том, что троцкисты считают деревню колонией, из которой следует, не брезгуя никакими средствами, выколачивать деньги для развития крупной промышленности.
Было непонятно, осуждает или одобряет лысый, что троцкисты предлагают установить сельскохозяйственный налог в шестьсот миллионов рублей, тогда как ЦК партии установил сумму налога в триста пятьдесят — четыреста миллионов рублей.
Люба понимала и не понимала разговор за столом. Такие перепалки в доме велись не впервые. Она догадывалась, что где-то ведется какая-то нехорошая драка, а кто, с кем и из-за чего дерется, не могла понять, но чувствовала, что интерес со стороны взрослых к этой борьбе с каждым днем растет.
— Как вы не хотите понять, что правые выступают против повышенного обложения кулаков, требуют бережного отношения к ним! — сверкая маленькими медвежьими глазками, кричал Буре лысый.
— Налоговая политика — точный регулятор советской власти по отношению к капиталистическим элементам. Надо только приветствовать постепенную замену натурального налога денежным, — застенчиво улыбаясь, говорил отец.
Любе, наблюдавшей за ним, казалось, что отец говорит по-нарочному, не то, что думает. И еще ей казалось, что все эти люди видят друг друга насквозь, но почему-то все время лицемерно спорят. Любе нравилось, что отец никогда не спорил, не горячился, ничего не доказывал, со всеми соглашался и говорил, наверное, лишь потому, что было неловко молчать.
— Опять завели свое! Бог вымочит, бог и высушит. Давайте лучше споем, — предложила мать, но на нее никто не обратил внимания. И это обидело девочку.
ebooksa