Он был начальник дивизии, ему было обидно, что командир полка, которого он считал ниже себя по должности, по образованию и развитию, разгадал его сокровенные цели. Вспомнились Мурованные Куриловцы, чахлый провинциальный городок на юго-западе Украины. Там, в маленькой кустарной мастерской, мальчишка Арон чинил замки, паял примусы, там он обучился несложному слесарному делу, оттуда начал свой путь в революцию. Заслышав быстрые шаги в коридоре, он произнес вяло:
— За торговыми вывесками красных знамен не видно.
Даша внесла синий эмалированный чайник, не спеша достала дешевые граненые стаканы, и по тому, как она хлопотала за столом, как ласково глядела в глаза своего мужа и вдруг, не стыдясь, поцеловала его бритую голову, Лифшиц понял: эта семейная пара обрела свое счастье, которое никакая сила не способна разрушить.
Он с любопытством присматривался к женщине. Перед ним была уже не та Даша, которую он знал по Чарусе и видел на Перекопе с винтовкой в руках. Она заметно располнела, смуглое лицо ее округлилось, у черных с косинкой глаз лучились едва уловимые морщинки. И хотя у нее были все те же густые ресницы и темные, словно нарисованные брови, она теперь не напоминала цыганку, не было в ней былой прыти, и ходила она не так легко, как прежде. Несколько седых нитей пробилось в ее черной прическе с пробором посредине. Александр Иванович погладил руку жены.
Торопливо проглотили по стакану остывшего чая. Лифшиц вслух прочитал заголовок в газете, лежавшей на столе, и низким поучающим голосом принялся говорить:
— Новая экономическая политика допускает образование в нашей стране смешанных акционерных обществ и концессий, сиречь некапиталистических предприятий, применение наемного труда, трудовую аренду земли. Как могли мы докатиться до таких безобразий! — Он нервно побарабанил пальцами по столу, его голос упал до шепота: — Я прихватил с собой сборник «Смена вех». Вышел летом 1921 года в Праге. Любопытная книжица. Тебе почитать полезно. В нем буржуазные политики возвещают, что нэп — не временная тактика большевиков, а внутреннее перерождение Советской Республики в буржуазное государство. Сменовеховцы призывают буржуазную интеллигенцию сотрудничать с советской властью для того, чтобы ускорить переход страны на рельсы капитализма. Да разве можно сомневаться, что после экономических уступок неизбежно последуют и политические уступки буржуазной демократии, — говорил Лифшиц.
Александр Иванович, сжав зубы, слушал не перебивая.
Лифшиц замолчал. Он видел, что Иванов возмущен его словами. Иванов положил свои руки на стол, сказал:
— Да знаешь ли ты, кто такие сменовеховцы? Их главный заправила — бывший министр колчаковского правительства, профессор Устрялов!
— Неважно, кто автор, важен смысл написанного. — Лифшиц прошелся по комнате, задержался у двери. Он боялся, что их подслушивают из коридора, что может зайти бывший председатель ревтрибунала Ковалев. С ним он не хотел встретиться.
— Это все, чем ты хотел поделиться со мной, Арон?
— Пожалуй, все.
— Так вот, говорю тебе: пока не поздно, освободись от всей этой контрреволюционной ереси. Иначе ты окажешься по ту сторону баррикады.
Лифшиц понимал, что настало время принять окончательное и бесповоротное решение. Ему давали время подумать в последний раз. Если он не согласится с товарищем сейчас, то после сегодняшнего разговора пути назад уже не будет. Согласиться с Ивановым — значит круто порвать с Троцким. Тысячью невидимых нитей связан он с этим человеком. «Может быть, Иванов все-таки прав», — Лифшиц сам удивился своему быстрому перерождению, но тут же вспомнил, что стремительному выдвижению в начдивы обязан Троцкому.
— Нет, я твердо стою на своем… Ленин смертельно болен. Он уже не вернется к руководству. Его место займет Троцкий, больше некому! Только Троцкий может поднять нас на недосягаемую высоту, Саша, если мы поддержим его в эту критическую для него минуту…
Говоря это, Лифшиц знал, что бессилен убедить Иванова, что механик уже смотрит на него как на врага.
Иванов порывисто встал, на столе жалобно звякнули стаканы.
— Смерти желаешь Ильичу?.. Раз так, уходи, Арон!
Бледный Лифшиц медленно встал со стула.
— Куда же ты меня гонишь ночью, Саша? На улицу? В Москве у меня нет друзей. Ты ведь мой боевой друг…