— Как не знать, я знаю, — ответил Ваня. — Известный в нашем городе революционер. Сейчас он командир дивизии. Мне о нем Лука Иванов не одну историю рассказывал, Лука у него в дивизии служил.
— Был конь, да изъездился, был революционер, а стал фракционер. Свихнулся человек, стал загнивать, как надкушенное яблоко, — заявил Маштаков, закуривая папиросу. — Короче говоря, залетел к нам в Чарусу воду мутить, пытался выступить на партийном собрании на паровозном заводе. Но его сразу раскусили, прогнали взашей. Возможно, завтра он попытается выступить у нас на открытом партийном собрании. Я бы хотел, чтобы на собрание явилось побольше комсомольцев. Нельзя давать ему разглагольствовать.
— А как ты ему не дашь? — усомнился Нуллер. — На глотку ведь не наступишь. Да и глотка у него широкая.
— Ну, для этого много есть способов. Например, свист. Среди вас, наверное, найдутся заядлые голубятники? — спросил Маштаков.
— Удобно ли? — задал вопрос Альтман.
— В борьбе все средства хороши, — непримиримо ответил Маштаков и выкинул окурок папиросы в канаву.
Лифшиц в сопровождении мордатого военного явился на собрание в самый разгар прений, когда лучшие ораторы Никитченко, Евтушенко и Гасинский уже высказались по докладу директора трамвайного треста. Никто не заметил, как приезжие вошли и тихо сели в конце зала на свободные стулья.
Лифшиц послал в президиум записку. Председательствующий на собрании начальник депо Доценко, прочитав записку, дал Лифшицу слово. Доценко хорошо знал его по совместной работе в Чарусском ревкоме и не слишком верил слухам, распускавшимся в последнее время об этом человеке. Было полезно выслушать его и удостовериться, чем дышит он, что думает.
Лифшиц, на ходу пожав руку председателю, уверенно взошел на трибуну, сбросил шинель, и все увидели на его суконной гимнастерке блеснувший алой эмалью орден Красного Знамени. Лифшиц был известный в городе человек, и многие трамвайщики узнали его. В разных концах зала раздались приветственные хлопки.
— Многие присутствующие здесь знают меня по совместной подпольной борьбе, — начал Лифшиц и из стакана, стоявшего на трибуне, отхлебнул глоток воды. — И я приехал к вам издалека для того, чтобы разъяснить точку зрения Льва Давыдовича Троцкого по ряду вопросов, изложенную им в его нашумевшем письме, адресованном в ЦК партии. — Лифшиц вынул из кармана гимнастерки два документа, отпечатанных в типографии. — А также хочу прочитать вам заявление 46-ти, подписанное видными троцкистами, «децистами», «левыми коммунистами», «рабочей оппозицией». Эти товарищи утверждают, что партийный аппарат подменил партию, и требуют свободы фракций.
В президиуме собрания стали пожимать плечами, переговариваться друг с другом. Доценко, побледнев настолько, что на его лице проступили веснушки, грубо оборвал оратора:
— Ты не член нашей парторганизации, и нам не к чему выслушивать твои бредни. Мы уже достаточно наслышаны о всех точках зрения Троцкого и на этот счет имеем свое твердое партийное мнение. Так что разъяснять нам ничего не надо.
Сжав зубы, Ваня глядел в искаженное негодованием лицо Доценко. Ему подумалось вдруг, что начальник депо похож на его отца — такой же трудолюбивый, честный, решительный. Даже лица их были похожи.
— Товарищи! — Лифшиц, делая вид, что не замечает председателя, театрально поднял руку.
— Долой с трибуны! — потребовал Король, срываясь со своего места.
— Убирайся вон! — крикнул Гасинский.
Сережа Харченко, заложив пальцы в рот, залихватски, с переливами, свистнул; молодой слесарь Сергей Евтушенко бросил в оратора яблоко. Круглый плод ударился в ребро трибуны и, словно плевком, обдал лицо Лифшица сочной мякотью. Лифшиц вытер лицо рукавом гимнастерки, на котором мелькнули два малиновых суконных ромба — отличительный знак начальника дивизии.
Собрание застучало ногами о деревянный пол, и сотни глоток во весь голос завопили:
— Долой! Долой!
Лифшиц, сразу ставший как бы меньше ростом, пытался что-то объяснить, но его никто не слушал, и ни одного слова его нельзя было разобрать. Прошла минута, две, три, а Лифшиц все не уходил с трибуны, терпеливо дожидаясь, когда уляжется буря протеста.
ebooksa