Троцкий выслушал приговор. Побледнел. Пошатнулся. Но устоял на ногах и не рухнул на лавку…
— … признать виновным! — также громко прозвучал приговор Тухачевскому.
— … признать виновным! — завершился приговор остальным. Включая тех, кто уже был покойником. Так, среди прочего, осудили Свердлова и ряд других деятелей. Не трогали только Джугашвили по личной просьбе Фрунзе. Сказывался определенный пиетет к Сталину, который сдерживал Михаила Васильевича от ликвидации своего противника. Что было бы и логично, и правильно. Но… не мог Фрунзе переступить через тот насквозь мифологизированный образ, созданный и вбитый в его сознание. Ни сейчас, ни тогда.
— Торжествуешь? — хриплым, нервным голосом спросил Троцкий, когда к его камере подошел Фрунзе. — Пришел поглумиться?
— Просто посмотреть в глаза.
— И что ты там видишь?
— Страх. Ты ведь боишься смерти. Стольких убил, а сам боишься.
— Любой человек ее боится и не спешит приблизить.
— Тухачевский стойко принял приговор. И Ворошилов. И многие другие. А тебя вон — трясет как осинку.
— Когда?
— Когда тебя повесят?
— Да. Скорее бы.
— Сначала по законам Советского Союза ты будешь вправе подать апелляцию. И мы подождем. Потом еще что-то придумаем. И камеру тебе дадим такую, чтобы ты видел казни других.
— Зачем? — скривился Лев Давыдович.
— А то ты не знаешь?
— Не знаю. Мы ведь могли бы договориться. Зачем все это? Столько прошли вместе… и теперь… я не понимаю…
— Договориться?! После того, как ты меня подставил в Крыму? После того, как ты меня подставил на Украине? О нет. Мы с тобой ни о чем договориться бы не смогли.
— Но мы не могли оставить их в живых!
— Кто знает? — пожал плечами Фрунзе. — Во всяком случае ты все сделал так, чтобы я оказался в глазах общественности человеком, который не держит свое слово. Это был прямой удар по репутации. Нетрудно догадаться, что таким образом ты меня пытался задвинуть. А то слишком много популярности и влияния набрал. Не так ли?
— Ничего подобного!