— При чем тут война? Безобразие оправдываешь?
— Мы же наказали виновных, под суд отдали Сидоренкова.
— Что хорошего? Одного уложили в больницу, другого посадили на скамью подсудимых. А кабы послушали нас, не было бы такого безобразия. Делаете большие дела, а человека чуть не погубили.
— Думаешь, я не переживал? — сказал Косачев.
— А я до сих пор кляну себя, что вовремя не добился замены балок. Я же тогда был председателем цехкома, обязан был проявить больше настойчивости.
— Все мы не святые, — согласился Косачев. — Мы-то с тобой достаточно хорошо знаем, тертые калачи. Иногда такую промашку дашь, что хоть плачь.
— Вверх лезь, да оглядывайся.
— Мудрено говоришь, Петро, да сомнительно. Под житейские дела такой фундамент подводишь.
— Фундамент всему в жизни нужен. А то как же? Сам знаешь. Пришел ты ко мне не только из-за приказа, насквозь тебя вижу. Уклонились мы от главного разговора, разбежались по всем линиям. Говори, что надо от меня?
— Я же сказал. Цельносварные трубы будем делать, и ты вот как нужен заводу. За тобой и пришел. Мы же коммунисты, должны уметь становиться выше личных обид.
— Нынче поднимаешься выше недостатков, завтра — выше обид, потом — выше мелочей, все выше да выше, а там, глядишь, от высоты так голова закружится. Понадобился, значит, я тебе? Это, брат, тоже не новость: все на свете знают, что, если что-нибудь срочно потребуется — газовые трубы, океанские корабли или сверхмощные ракеты, — рабочий класс все сделает. Напрасно ты волнуешься, что без меня будет завал. Есть на заводе Воронков или нет, дело не пострадает, в рабочем строю стоит миллионная силища, сам же знаешь, не в одном человеке суть.
Косачев не торопился возражать, решил воспользоваться замечанием Воронкова, чтобы повернуть разговор в иную сторону. Кажется, наступил подходящий момент покончить дело миром. Косачев, признаться, ожидал более трудного разговора, а вышло проще. Воронков поворчал, пофыркал да спустил пары. Вон как размяк, подобрел старина.
Косачев не нарушал паузу, молчал. Положил варенье в чай, размешал, с удовольствием выпил и, как ребенок, причмокнул губами, чтобы показать, как понравилось ему угощенье.
— Ну и варенье же у тебя, Алена Федоровна! Вкуснота необыкновенная! Спасибо, уважила. Давно такого не пробовал.
— Кушай на здоровье. Бери еще, — угощала Алена, подставляя вазочку. — Вон сколько его у меня, сама варила.
Косачев взял еще варенья, помешал ложечкой горячий чай.
— Знаешь, Петро, давно у меня была думка поручить тебе формовку полуцилиндрических заготовок из стального листа. Раз Москва просит взяться за трубы всерьез, хочу весь завод поднять на ноги. Всех до единого. И тебя прошу: помогай.
— И без меня справишься, не хитри.
— Хочешь верь, хочешь не верь, — сказал Косачев, — а я, как прочитал твое заявление, сразу почувствовал, с какой-то обидой уходишь. Если я виноват, не сердись, ради нашей дружбы. Без таких, как ты, нельзя. Вы — старая гвардия, фундамент завода. Я на вас с Никифором рассчитываю и на других ветеранов надеюсь.
— Привыкли на нашем горбу ездить. Знаете, что старики все вывезут. В какую телегу запрягут, такую и потащим, по любой дороге. — Воронков гордо поднял голову, молодецки выпятил грудь.