В те холодные дни

22
18
20
22
24
26
28
30

— Так о чем же твой разговор? — допрашивал директора Воронков.

Косачев подвинулся ближе к Воронкову, наклонившись к нему, сказал:

— Разговоры разговорами, а я тебе прямо скажу: в первую голову я рассчитываю на старую гвардию. Вот и пришел за тобой, низко кланяюсь: возвращайся на завод. Я отменил приказ о твоем увольнении. Ошибка это была, поспешили, не разобрались.

Воронков кинул сердитый взгляд на Косачева:

— А ты разобрался?

— И разбираться не хочу. Отменил приказ, и все. Завтра же выходи на работу.

— Не имеешь права, — упирался Воронков. — Я по собственному желанию, согласно закону о труде.

— Заболел, или работа тяжелая? — усмехнулся Косачев. — Объясни, чтобы я понял.

— Да не в том дело, работы никакой не боюсь, силенок еще хватает.

— Так что же ты сбежал с завода, как какой-нибудь заезжий бродяга? Ветеран труда! Известная личность в городе! Повернулся и ушел, не сказал ни слова товарищам. Очень красиво? Молчишь? Сказать нечего? Отвечай.

— Сперва послушаю, после скажу.

— Не понимаю я тебя, Петро. Затвердил, как молитву: «По собственному желанию»! Ты же и меня обидел, и на весь коллектив наплевал.

— Насчет коллектива не греши! — горячился Воронков. — Я к коллективу с полным уважением. А вот на вас обижаюсь, если хочешь знать. Очень даже обижен, слов нет.

— На кого же именно?

— Да и на тебя, и на все ваше заводское руководство. Что теперь рассуждать, давай стукнем еще по одной рюмашке, забудем, замнем это дело. Концы обрублены, заново не привяжешь.

— Нет, так не пойдет, — строго сказал Косачев. — Ты же не темный, прожил большую жизнь рабочего человека и отколол такой номер.

— Никаких номеров, я по закону!

— Нет такого закона, чтобы старый кадровый рабочий, хлопнув дверью, со злом на душе уходил с завода, которому отдал всю жизнь.

— Ну, знаешь ли! Брось такие слова! — рассердился Воронков. — Ты же директор, думай, что говоришь.

Директору хотелось как следует отругать своего старого друга. Косачев понимал, что Воронков подал заявление неспроста. Было совершенно ясно, что это своеобразная форма протеста: видимо, давно накипела какая-то обида в душе. Ну что же, друг поступил неправильно. Но нельзя же отвечать на раздражение еще большим раздражением?