На стене слева от стойки висела большая мрачная картина в массивной резной раме, на которой был изображен не кто иной, как хозяин лавки собственной персоной и в полный рост. Свечной огонек вырвал из темноты: фрак, четыре руки, белые перчатки, длинный алый шарф, двууголку и носатую маску.
Переглянувшись, Пустое Место и Манера Улыбаться подошли к портрету и принялись его разглядывать. Оба при этом морщились и сопели – из них вышли бы недурные галерейные критики: в искусстве шуты ничего не смыслили.
Картина была написана в весьма темных тонах – так, что создавалось ощущение, будто сам хозяин лавки стоит перед посетителями, выглядывая из окружающего его мрака. Неизвестному художнику удалось изобразить кукольника Гудвина весьма похоже. Пугающе похоже.
Гудвин из переулка Фейр вовсе не был добрым игрушечником, который любит дарить детям счастье и радость, создавая чудесных кукол. Он был таинственным и скрытным господином, от которого всегда веяло жутью. И даже когда Гудвин не надевал свой сценический костюм с двумя дополнительными руками, менее жутким он не становился. От одного взгляда на него в эти моменты в голове возникала мысль: «Любопытно, где сейчас две его другие руки? Может быть, они ползут по полу или по стене, подбираясь ко мне, чтобы вцепиться?»
И все же самым зловещим в Гудвине было то, что никто не знал, как он выглядит на самом деле, ведь кукольник никогда не снимал свою маску. Многие гадали, кто же под ней, но эта тайна так и осталась тайной…
В последние годы о Гудвине ничего не было слышно, и Фортт думал, что тот давно умер. В любом случае Пустое Место искренне считал, что явиться к нему за долгом – идея не из лучших, и сейчас, разглядывая зловещую картину, он почувствовал, как его недоброе предчувствие переросло в уверенность: нужно убираться отсюда, пока не поздно…
И все же, как бы Фортту ни хотелось покинуть это мрачное место, он не мог просто развернуться и уйти. Шут напомнил себе: «Играй роль», – и, постучав костяшками пальцев по холсту с нарисованным хозяином лавки, позвал:
– Гудвин! Неужели ты думаешь, что можешь позволить себе вот так просто… э-э-э… как это называется?
– Окартиниться? – предположил Гуффин, ткнув пальцем в картину и нечаянно проделав в холсте дыру.
– Окочуриться, – уточнил Фортт, вспомнив висельника в переулке.
– Ой, какое плохое, некрасивое слово. Мне нравится!
Гуффин подставил глаз к проделанной дырке и начал вглядываться в нее с таким усердием, словно за холстом была вовсе не стена лавки.
– Что там? – спросил Фортт.
– Стена лавки. А на ней надпись:
Шуты взялись за поиски. Они исследовали один за другим все проходы между стеллажами, заглянули за старые, еденные молью портьеры на стенах, сунули носы в ящики, в которых были лишь опилки да скомканная оберточная бумага. Ни потайных ходов, ни хозяина, ни каких-либо его следов они не нашли. И это несмотря на то, что в лавке игрушек все же было нечто такое, что кому-то чуть более наблюдательному могло бы показаться странным: в этом темном, кажущимся покинутом месте имелись в наличии несколько предметов, которые весьма активно пытались, образно выражаясь, не бросаться в глаза. Если бы уже упомянутый чуть более наблюдательный, чем шуты, господин сейчас здесь присутствовал, он непременно составил бы список. И список этот выглядел бы так: