– Погляди на нее! Нет, ты погляди! – Гуффин продолжал стоять на своем при том, что никто с ним по сути и не спорил. – Рыжие волосы, мерзкое, отвратительное зе-ле-ное платье. А пуговицы!.. Ты погляди, сколько их на ней, погляди, какие они! Да за каждую такую пуговицу на Рынке-в-сером-колодце можно выручить не то что шатер, а целый фургон, а если сторговаться, то еще и клячу добавят! Каждая такая пуговица стоит пяти долгов Гудвина!
Фортт придирчиво оценил пуговицы – он в них мало что смыслил.
– Зачем Гудвину вообще тогда было занимать денежки, раз у него тут такое богатство?
– А мне почем знать, что творится в его кукольницкой голове? Может, тот, кто заказал у него куклу, – какой-то богач…
– Раз ты говоришь, что пуговички дорогие, – осторожно начал Пустое Место, – мы можем, – он перешел на шепот, – отрезать их и… оставить себе. Поделим поровну, Брекенбок ничего не узнает… Это же целое состояние!
– Ничего мы не будем себе брать! – Гуффин отвесил приятелю подзатыльник, отчего котелок последнего слетел на пол. – Если Талли Брекенбок пронюхает о том, что мы что-то от него утаили, он отрежет нам головы и поменяет их местами. Уж прости, Пустое Место, но я не хочу, чтобы твоя кочерыжка сидела на этих вот изящных плечах. Эй, ты чего? Обиделся? Выглядишь как будто у тебя селедка торчит из глотки.
Селедке в глотке у Фортта взяться, само собой, было неоткуда, но выглядел он и правда потерянным и чрезвычайно испуганным. Дело в том, что, подбирая шляпу и уже намереваясь должным образом ответить Манере Улыбаться, шут увидел такое, от чего все его внутренности мгновенно словно завязались узлом, а мурашки на спине встряхнулись и понеслись отплясывать, не дожидаясь музыки.
Из-под стойки что-то вытекало. Он машинально коснулся пальцем поверхности лужицы и со страхом понял: из-под стойки вытекала кровь.
Для него это было уж слишком: труп Гудвина, повешенный на улице, кровь в лавке… А что, если они с Гуффином здесь не одни и где-то рядом притаился… убийца? И сейчас он слушает? Вдруг он наблюдает за ними?
Гуффин встряхнул Пустое Место за плечи и заглянул в его глаза, будто в горлышко бутылки, пытаясь определить, осталось ли что-то на дне:
– Эй! Ты там? Внутри?
– Д-да! – Фортт пришел в себя. – Я согласен! Нужно забирать куклу! Гудвин сам виноват – не объявился, ну и пропади он… – исправился, – провиси он пропадом. Берем рыжую с собой, а там уж Брекенбок сам разберется, что с ней делать: либо в камин – на растопку, либо даст ей какую-то роль в новой пьесе.
– Вот так бы сразу! – осклабился Гуффин, доставая из кармана пальто нечто скомканное, что на поверку оказалось большущим холщовым мешком, после чего повернулся к кукле: – Кто знает, может, Брекенбок даст ей не просто какую-то роль, а главную роль. Как по мне, она же идеальная Бедняжка: печальная и изможденная.
– Ты спятил, Гуффин? – Фортт решил, что ослышался. – Главную роль? Надеюсь, твои слова не дойдут до Марго: если она прознает, что ты прочил на ее роль какую-то куклу, она приколотит подкову к твоей голове.
– Думаю, ей скоро будет не до подков и каких-то ролей, – под нос себе пробурчал Гуффин.
– Что? Ты о чем?
– Ни о чем. – Манера Улыбаться склонился над куклой и зашипел так, словно она его слышала: – Эй ты, зеленая кукла! А ну, полезай в мешок! Живо! Ну же, будь хорошей девочкой! Наш славный театрик-на-колесах «Балаганчик Талли Брекенбока» ждет. Не волнуйся, с тобой, разумеется, будут плохо обращаться! Как и прочих, будить тебя будут ушатом грязной воды из-под фургона, а еще тебе не светит никакого жалованья. Даже кукольного. Теперь ты собственность Талли Брекенбока, уяснила? Полезай в мешок!
– Нужно ей помочь, да побыстрее! – сказал Фортт торопливо – шут изо всех сил старался не коситься на стойку.
– А это что у нас такое?
Фортт глянул на то, во что тыкал пальцем Гуффин, и только сейчас заметил, что кукла что-то держит в руке. Это нечто было размером с грушу и походило на часовой механизм: из него торчали шестеренки, пружины и прочие детали, названия которых шут не знал.