Шуты поспешно уселись. Мешок Гуффин при этом поставил прямо на пол.
Трамвай трясся, как больной в судорогах, его дрожь передалась и кукле.
Сабрина увеличила дыру и увидела полутемный салон, в котором горел лишь один фонарь – да и тот был возле кабины трамвайщика. Вдоль бортов располагались грубые деревянные сиденья, занятые пассажирами.
Пассажиров в трамвае было не более дюжины. Кто-то читал газету, кто-то храпел на весь вагон, откинув голову на спину, кто-то безразлично глядел в окно, а кто-то, сгорбившись, держался за поручень с таким понурым видом, будто только того и ждал, когда же все это, наконец, закончится: и дорога домой, и бездарная, бессмысленная жизнь в целом.
– Ничего не забыл? – спросил Фортт.
– Тебя забыл спросить! – огрызнулся Гуффин, и все же поднялся и подошел к механизму, прикрепленному к стенке вагона. Механизм был зубаст – он клацнул, едва не оттяпав шутовские пальцы. С прокомпостированными билетами Гуффин вернулся на место (даже шуты не могли позволить себе игнорировать установленные Трамвайным ведомством правила проезда и компостирования билетов – кто знает, на какой из станций может войти громила-контролер, который тут же потребует предъявить билеты, а с этими громилами лучше не связываться).
– Чего морщишься? – спросил Гуффин у своего спутника.
– Тот мистер, у которого ты украл билеты…
– Ловко я их вытащил у него из кармана, скажи?
– Да, но я не о том. С ним была маленькая девочка – наверное, его дочь.
– Вот и будет урок папочке этой соплячки впредь внимательнее следить за билетиками.
Фортт тяжело вздохнул, но ничего не сказал. Какое-то время похитители Сабрины ехали в молчании.
Вскоре трамвай замедлил свой ход возле кажущейся бесконечной стены из красного кирпича и встал.
Двери-гармошки открылись, выпустили-запустили пассажиров, голос из вещателей сообщил:
– Этот голос, – проворчал Фортт, – с каждым разом становится все более механическим, как будто автоматон говорит, в самом деле.
– Это всего лишь помехи, – небрежно бросил в ответ Гуффин. – Будто ты не ездил на трамваях… Ладно-ладно, не косись косым взглядом – еще окосеешь. В чем-то ты, пожалуй, прав. Эти голоса из рупоров настолько отвратительны, что хочется выпрыгнуть из вагона прямо на ходу. Мерзость!
Шут пустился в рассуждения на тему трамваев, трамвайщиков, кривых рельсов и вонючей химрастопки, а затем плавно перешел к тому, что всегда мечтал сесть за трамвайные рычаги и, возможно, даже кого-нибудь переехать.
– Послушай! – едва слышно проговорил Фортт, перебив спутника, – его голос звучал взволнованно. – Это старичье что-то знает…
Упомянутым «старичьем» была парочка престарелых джентльменов в пыльных цилиндрах, которые сидели неподалеку. Они что-то бурно обсуждали.
– Ничего они не знают, – сказал Гуффин, когда понял, о ком именно речь.