– Что ты делаешь?! – закричал он. – Остановись!
Но удары не прекращались. Сабрина ощущала каждый. А еще она почувствовала, что вот-вот умрет…
Возможно, кто-то думает, что куклу нельзя убить, но он ошибается. Некоторые куклы, такие как Сабрина, нежнее и чувствительнее, чем большинство живых людей. Кукольники намеренно их такими делают, чтобы… воспитывать. Не обязательно пилить этих бедолаг пилой или тесать рубанком, если хочешь причинить им боль.
Фортт схватил Гуффина за лацканы пальто и оттащил от мешка.
– Оставь ее!
– Она пыталась выдать нас! – в ярости проревел Гуффин, вырываясь.
– Ты не должен ее бить! Не смей трогать ее, ты, проклятый злыдень!
– Что? – гаркнул Гуффин. – Ты слюнтяй! Я всегда знал, что ты тряпка, Пустое Место! Тебе жалко эту уродливую деревяшку?!
– Нет, – солгал Фортт. – Но ты подумай, что скажет Брекенбок, если кукла будет сломана! Хочешь, чтобы он не засчитал ее, как возврат долга? Что тогда станем делать?
Манера Улыбаться тяжело дышал. Его глаза налились кровью. Он весь взмок и, кажется, сломал зонт. О зонте он и сожалел.
Гуффин попытался дотянуться и еще раз ударить стонущую избитую и искалеченную куклу, но Фортт не позволил ему этого сделать:
– Я сказал, не трогай ее!
Гуффин застыл и глянул на друга с ненавистью. Фортт не узнавал его: в серых глазах Манеры Улыбаться читалось вполне оформившееся и будто бы пытающееся вырваться наружу алчущим крови вороном, безумие.
– Отпусти меня… – процедил он. – Быстро. Или тебе тоже не поздоровится.
Но Пустое Место и не подумал слушаться. Он был решителен, как никогда… как никогда в жизни. И глядел на Гуффина не мигая.
– Нет. Это тебе не поздоровится, если ты ее еще раз хоть пальцем тронешь.
Манера Улыбаться оскалил кривые бурые зубы.
– Больно надо! Думаю, она усвоила урок. И если тебе так уж жалко эту дрянь, Пустое Место, можешь сам волочить ее дальше.
Убедившись, что Манера Улыбаться успокоился, Фортт медленно разжал пальцы.
Гуффин оттолкнул его и, демонстративно обойдя мешок, шагнул прочь, в сторону чернеющей арки, проделанной прямо в стене дома.