— Ты не гувернёр нам, мы не школьники, давай рому, говорят тебе!
С каждой секундой возбуждение росло.
Матросы наступали. Урвич, следивший издали, был уверен, что если Джон не исполнит требования, его изобьют.
Но он стоял твёрдо на месте, нисколько не смущаясь, как будто всё это было привычно ему и входило даже в порядок вещей.
— Чего лезете! — крикнул он, покрыв четыре голоса. — Я сказал, что не дам!
— Так мы возьмём силой!
И они подвинулись.
Джон спокойно вынул из кармана револьвер и поднял его.
— Назад! Кто осмелится, я ему пулю всажу…
В ответ послышался глухой ропот, но недовольные сейчас же стихли и, ворча, разошлись.
Джон спрятал револьвер в карман и ушёл к себе.
«Они трусы. Так и должно, впрочем, быть подлым негодяям!» — заключил Урвич.
XXIII
На другой день с утра опять Урвича заставили готовить обед, но относились к нему несколько суровее и не оставляли в покое.
То тот, то другой из матросов призывал его и заставлял принести себе что-нибудь, так что бедный Урвич сбился с ног.
Обед вследствие этого не поспел вовремя, и старый Джон раскричался на него за это и обещал пустить в ход линки.
Только надежда, что попадётся какое-нибудь встречное судно, заставляла Урвича сдерживаться.
Он исполнял всё, что от него требовали, откликался на обидную кличку «мальчишка» и всё время, стиснув зубы, молчал.
С самой той минуты, как разбойники завладели «Весталкой», он не проронил ни слова.
— А мальчишка-то, должно быть, онемел от страха! — сказал матрос, отобравший у Урвича платье и одевшийся в него. — Что ж ты всё молчишь? — обратился он к Урвичу. — Расскажи нам что-нибудь, или хоть песню спой. Ты, верно, мастер петь песни.