«Мавруша!.. Кисанька!..— печально серый кот
Мяукал у ворот.—
О, душегубство! О, злодейство!
Ну, как теперь один я вынянчу котят?
Они ж еще и не глядят!
Пропало все мое семейство!»
«Голубчик Вася, что с тобой?
Да не нужна ль моя услуга?» —
Летит Барбос на голос друга.
«Ох, брат, наказан я судьбой!»
«Как? Говори скорей! Уж я взаправду трушу».
«В трактире... сжарили и съели, брат, Маврушу».
«Кто съел-то?»— взвыл Барбос, попятившись назад,
«Рабочий... то ль мужик... Побился об заклад...
За пять целковых, супостат,
Маврушу слопал.
Всю — с головы и до хвоста!»
«Да что ты? Батюшки! Нет, это неспроста.
Не, не!..» — растерянно глазами пес захлопал.
Читатель, что ни говори,
Тут ясно — дело не в пари.
Раз не осталося от кошки
Ни хвостика, ни ножки,
Наверно, «супостат» денька четыре-три
Пред тем не видел... хлеба крошки.
БУНТУЮЩИЕ ЗАЙЦЫ
Взбежавши на пригорок,
Зайчишек тридцать — сорок
Устроили совет:
«Житья нам, братцы, нет».
«Беда. Хоть с мосту в воду».
«Добудемте права!»
«Умремте за свободу!»
. . . . . . . . . . . . . . .
От смелых слов у всех кружилась голова.
Но только рядышком шелохнулась трава,
Как первый, кто кричал: «За волю в землю лягу!»,
С пригорка задал тягу.
За ним все зайцы, кто куда,
Айда!
Зайчиха с заинькой под кустиком сидела.
«Охти мне, без тебя уж стала тосковать.
Ждала тебя, ждала: глаза все проглядела.
Договорились, что ль, в Совете вы до дела?»
«Договорилися. Решили бунтовать!»
О бунте заячьем пошли повсюду толки.
Не говоря уж о лисе,
Теперь поди хвосты поджали звери все,—
А больше всех, понятно, волки?!
ВОРЫ
На днях в Михайловском манеже приступят к устройству международной интендантской выставки.
«Вечернее время»
Лихому вору
Все впору.
Накравши где-то чуть не гору
— Короче: добрый воз! —
Хороших, гибких лоз
И наплетя из них корзинок,
Свое изделие привез Корней на рынок.
«Вот где корзиночки! Ну, чем не хороши?! —
Корней товар свой выхваляет.—
Ей-ей, нужда не позволяет,
А то б не променял не то что на гроши,
Ни на какие барыши!
(Сам барыши в уме считает.)
Эй, тетка, не зевай, спеши.
Три гривенки — корзина.
За парочку — полтина!» —
Орет вовсю купчина.
Ан рядом — глядь! Мартын корзины ж продает,—
Да как ведь продает? Задаром отдает:
«Вот где плетушки так плетушки!
Эй, божии старушки,
Молодки-хлопотушки,
Красотки-хохотушки,
Маланья, Акулина!..
Товар — малина!
Берите у Мартына,
За штуку — три алтына,
Молодкам — за пятак,
А ежли что — и так!»
«Мартын, очухайся, скотина! —
Шипит Корней.—
Ты ж это что, злодей,
Рехнулся с полугару,
Объелся ль белены,
Что своему товару
Не ведаешь цены?
Расстаться можно так с последними штанами!
Ведь при моей цене барыш уж не большой,—
А я корзины плел все ж из лозы... чужой...
Из краденой, сказать меж нами».
«Эх,— отвечал Мартын,— чудак же ты, Корней!
На что польстился? На лозинки!
Какой с лозы барыш? Будь наперед умней:
Воруй готовые корзинки!»
Вот то-то и оно.
Нет интендантов здесь? Спросить бы заодно.
(Охота просто знать. Мы, право, не задиры.)
Как это там у них: все иль не все равно,
Что воровать: казенное сукно,
Готовые ль казенные мундиры?
СВЕЧА
«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко... Волга...
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго,
А не потонем — все равно —
Водой промочит все зерно».
Приказчик мечется, хлопочет.
А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
Дрожащим голосом бормочет:
«Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
Спасите от лихой напасти!
Я добрым делом отплачу...
Сведу в лампадах пуд елею...
Под первый праздничек свечу
Вот с эту мачту закачу...
И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то... всурьез?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак,— умнее будешь! —
Хозяин отвечал сквозь слез.—
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим,—
А там насчет свечи мы после... поглядим...
Укоротим, пожалуй, малость!»
Читатель, за вопрос нескромный извини:
Скажи, ты помнишь ли те дни,
Когда везде толпы народа
Гудели, как шмели
У меда:
«Свобода!»
«Свобода!»
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
Обмякли перед вольным даром.
Читатель, если ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей,—
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
Что заслужил, то получи:
Заместо сотенной свечи —
Копеечный огарок.
НАТУРАЛИСТ
«Эх ты, карманчик мой! Расти, голубчик, пухни!»—
Так губернаторский лакей,
Мокей,
Пред всею челядью бахвалился средь кухни.
«Что, ирод? Знать, опять с кого-нибудь содрал?»
«Вестимо!
Чужой целкач у нас не проплывет, брат, мимо.
Как вышло давеча. Проснувшись, генерал:
«Ну, что, брат? — эт-та мне,— в приемной много люду?»
«Порядком, говорю, набилось отовсюду».
«А ты,— и пальцем так изволил погрозить,—
Карман себе небось успел уж нагрузить?»
«Так точно,— говорю.— Греха таить не буду.
А только доложу: есть и для вас... «сюжет»...»
Тут барин мой, как был без брюк и без манжет,
К дверям-от — шасть, и к щелке — глазом.
«Где, говори скорей?»
«Вон... в шляпке с черным газом».
«Так... Недурна, хе-хе... Еще разок взгляну...»
А сам пустил слюну:
«Венера... истинно Венера...
Глаза потупила... Пикантная манера!
Не удержаться тут святому от греха.
Зачем пришла, Мокей?»
«Просить за жениха,
Что посадили вон намедни... землемера».
«За жениха, хе-хе... Ух, дьявол! Все забудь!
Видал, какая грудь?
Пусть не ломается, шепни, не будет дурой.
Скажи, что, дескать, я... что мы... не как-нибудь:
Облагорожены культурой!
Исполним, дескать, все... Мол, барин — холостяк,
И благодарность вся... пустяк:
Возьмем, хе-хе... натурой!»
За все свои дела волк отвечает шкурой.
Но этот самый вот «натуралист»-подлец
Попал в министры под конец.
И хоть при Керенском и был объявлен вором,
Но как сановникам еще была лафа,
То, вишь ты, для него «не подошла графа»,
И этот аспид был отпущен прокурором.
ОСЛЫ
Не рядовой осел, не пустобай-оратор,
Словам которого, кто хочет, тот перечь,—
Осел сановнейший, делец-администратор
В собрании ослов держал такую речь:
«Друзья! Мы все живем в периоде ослином.
Хотел бы знать я: кто, наш славный род хуля,
Осмелится сказать, что для ослов земля
Сошлася клином?
Ослы прошли везде, куда ни посмотри.
Ослы теперь — предмет и зависти и злобы.
Кого и чествуют и жалуют цари?
Кто нынче — первые особы?
Кто — все великие и малые послы?
Кто — все приказные чины и воеводы?
Все,— если не ослы,
То близкой к ним породы!
Но... здесь я подхожу к печальнейшему «но»,
Высокородные отцы и патриоты,—
В нем — зло, таящее грядущих бед зерно,
Несчастье, ставшее для нас уже давно
Предметом горестной тревоги и заботы:
Одолевает нас незнатная родня.
Ослы в опасности! Породу их грязня,
Из сел и деревень, улусов и аулов
В их круг втирается тьма лошаков и мулов.
Недостает еще — храни нас бог! — коня.
Отцы! В минувший съезд избрали вы меня,
Чтоб в сферах правящих добыл я повеленье
Об утверждении особых прав и льгот
В ослином поколенье.
Добыл я все. И вот
Моих хлопот
Осуществленье:
На теплые места, на всякий важный пост
Пройдет лишь наш прирост,
Ослы без подмеси, в которых каждый атом
Заверен нашим аттестатом.
И первый суд сейчас произнесете вы.
Вот перед вами строй любезных наших деток».
(Шум. Крики: «Господи!» — «Красавцы!» — «Прямо львы!»)
«Правофланговый!»
«Гы!»
«Молчи!.. Осел-трехлеток!..
Судите сами».
«Гы!»
«С чего начнем?»
«С хвоста».
«Не хвост, а красота!»
«Как будто слишком длинный?»
«Хвост — истинно ослиный!»
«А уши, уши каковы?»
«Из-за ушей совсем не видно головы!»
«Позвольте, главное совсем и позабыто:
Копыто как?»
«Хоть напоказ,
Вот полюбуйтесь. В самый раз.
Как есть ослиное копыто!»
«Ура!.. Качать мальца!»
«Поставить на овес! —
Вскричали судьи все приятно и согласно,
Как сто немазаных колес.—
Экзамен выдержан прекрасно!»
Хотя в былые дни для знатного осла
Открыты были все карьеры,
А революция ослов порастрясла,—
Однако ж их еще осталось — свыше меры.
УРОЖАЙ
Как у попа Ипата
Не борода — лопата.
Расправивши ее оплывшею рукой,
Печальных мужиков намедни
В конце обедни
Поп речью потчевал такой:
«Ох, вижу: в помыслах мирских погрязли все вы.
Не богомольцы вы весной.
Все только думки про посевы:
А не побил бы град, а не спалил бы зной.
Почто мятетеся и плачетеся вскую?
Бог видит нашу скорбь и всю нужду людскую,
Казня и милуя нас, грешных, поделом.
Не судьи мы господней воле.
Идите же со мною в поле,—
На всходах отпоем молебен всем селом.
И ущедрит нас бог зерном по вашей вере,
И будет хорошо приходу и попу.
С вас много ль надо мне: с копенки по снопу
Аль с закрома по мере».
Читатель, не мудри и зря не возражай.
Поп линию свою ведет примерно:
Помолится, и будет урожай —
У мужиков? Бог весть! А у попа — наверно.
ХОЗЯИН
Заводчик с книжечкой застал однажды внука:
«А ну-ка, миленький, а ну-ка,
Что говорит твоя хваленая наука?»
«Да вот... рассказ про паука».
«Ась? — екнуло у старика.—
Паук?.. Ну, что же он, к примеру?»
«Вишь, сам-от мал, а ест не в меру.
Добро, что нет средь пауков
В рост человечий великанов:
Такой паук бы съел в день дюжину быков
И дюжину баранов».
«Ух! — захлебнулся старичок.—
Ай, божья тварь! Ай, паучок!
Приноровился б, чай, подлец, да наловчился,
Уж то-то бы... хозяин получился».
КЛОП
Жил-был на свете клоп. И жил мужик Панкрат.
Вот как-то довелось им встретиться случайно,
Клоп рад был встрече чрезвычайно;
Панкрат — не слишком рад.
А надо вам сказать: судьба свела их вместе —
Не помню точно — где,
Не то в суде,
Не то в присутственном каком-то важном месте.
Кругом — чины да знать. Нарядная толпа
Изнемогает в кривотолках.
Панкрат и без того сидел как на иголках —
А тут нелегкая несет еще клопа!
Взобравшись ловко по обоям
К Панкрату на рукав, клоп этаким героем
Уселся на руку и шарит хоботком.
От злости наш Панкрат позеленел весь даже:
«Ах, черт, и ты туда же
Кормиться мужиком!»
И со всего размаху
Хлоп дядя по клопу свободною рукой.
Мир праху
И вечный упокой!
Читатель, отзовись: не помер ты со страху?
А я — ни жив ни мертв. Наморщив потный лоб,
Сижу, ужасною догадкой потрясенный:
Ну что, как этот клоп —
Казенный?
БЛАГОДЕТЕЛЬ
Друзья-товарищи, не знаю, что со мной?
Должно, всему виной
Мои превратные марксистские идеи.
Ведь про хозяев я писал, выходит, ложь.
Поверить мне — и впрямь хозяева все сплошь
Какие-то злодеи.
Винюся и даю вам образец иной.
Пусть торжествует добродетель.
Вот вам «хозяин-благодетель»,
«Отец родной».
«Спасибо,— кланялся хозяин верным слугам,—
Не мастер, братцы, я красиво говорить.
Не знаю, как вас по заслугам
Благодарить.
Я с вами зачинал и с вами создал дело.
Я вам обязан всем добром:
С заводских черных стен до этих вот хором,—
Во всем ваш дух и тело.
В работе общей мы слились в одну семью.
Я нуждам вашим всю, всю душу отдаю
И позабочусь впредь о вашей светлой доле:
За то, что для меня вы не щадили сил,
За то, что были вы всегда в хозяйской воле,
Чтоб чувствовали вы, как я ваш труд ценил,
Дарю вам купчую на пятьдесят могил».
ЕРШИ И ВЬЮНЫ
Слоняяся без дела
В реке средь камышей,
Компания вьюнов случайно налетела
На общий сбор ершей.
(«Случайно», говорю, а может — «не случайно»?)
Ерши решали тайно,
Как им со щукою вести дальнейший бой?
Каких товарищей избрать в Совет ершиный
Для руководства всей борьбой
И управления общиной?
Достойных выбрали. «Все любы вам аль нет?»
«Все любы!» — «Все!» — «Проголосуем».
«Согласны, что и подписуем».
«Позвольте! Как же так? Уж утвержден Совет? —
Пищит какой-то вьюн.— Да я ж не подписался!»
«Ты к нам откуда притесался? —
Кричат ерши.—
Не шебарши!»
«Чего — не шебарши? Вьюны, чай, тоже рыбы.
Вы на собрание и нас позвать могли бы.
Есть промеж нас, вьюнов, почище вас умы.
Со щукой боремся и мы».
«Вы?!» — «Чем напрасно горячиться
Да подыматься на дыбы,
Вам у вьюнов бы поучиться
Культурным способам борьбы».
«Каким?» — «Сноровке и терпенью.
Уметь мелькнуть неслышной тенью,
Где попросить, где погрозить,
Где аргументом поразить,—
Зря не казать своих колючек;
Колючки — это уж старо!»
«Постой! Наплел ты закорючек.
Да у вьюнов-то есть перо?»
«Есть».— «Без колючек всё?» — «Вестимо».
«Тогда... плывите, братцы, мимо!»
ЕПИТИМИЯ
Настоятель М-ской пустыни К-ской области не выдает монахам штанов.
«Современное слово», 1913 г.
Узревши, как под свист, под песни, охи, ахи,
Поднявши рясы до рубахи,
В страстной четверг монахи
Плясали лихо трепака
У кабака,
Накинулся на них отец игумен:
«Псы! Мало путаться вам с бабами у гумен
Да девок зазывать под вечер в пустыри,
Так вы теперь на грех и в срам пустились явный?
Любуйся, дескать, люд хороший, православный,
Какие кобели идут в монастыри!
Что ж думаете вы? Что я все так оставлю
И отпущу вам все вины?
Да я вас, вражьи вы сыны,
Год целый каяться заставлю!
Чтоб знали вы, как чтить великий четверток,
И чтобы впредь вы, лоботрясы,
Бесстыдно оголясь, не задирали рясы,
Отныне повелю держать вас... без порток».
Даю не вымысел, а жизни верный сколок.
Хоть дерзкий мой язык обычно груб и колок,
Я о портках пишу без замыслов худых —
Во здравие души и тела молодых
И старых... богомолок.
ДОБРЯК
Какой-то филантроп, увидевши с крыльца
Изнеможенного оборвыша-мальца,
Лежащего средь цветника врастяжку,
Воскликнул: «Жалко мне, дружок, измятых роз,
Но больше жаль тебя, бедняжку.
Скажи, зачем ты здесь?»
«Ах,— отвечал сквозь слез
Малютка голосом, исполненным страданья,—
Я третий день... без пропитанья!..
И здесь я рву...
И ем... траву!»
«Траву? — вскричал добряк, разжалобившись пуще —
Так обойди же дом и поищи во рву:
Там ты найдешь траву куда погуще!»
СЛЕПОЙ И ФОНАРЬ
Столкнувшись с кем-то в темноте,
«Ой! — взвыл слепой от боли.—
Ну, люди! Прямо скот, ей-богу, на скоте!
Фонарь-то я ношу для развлеченья, что ли?»
«Фонарь? — слепому был ответ.—
Но где ж фонарь? Его и нет».
«Ан есть!» — «Но кто ж его приметит:
Ведь ты не видишь сам, что твой фонарь — не светит!»
Я басню разъяснять не стану. Дело в том,
Что в восемь строк она вместилась вся удобно,—
А ежли смысл ее растолковать подробно,
Напишешь целый том!
КУПИДОША
«Друг, Купидошечка! — любезничал с утра
С ищейкой унтер Пришибеев.—
И как же ловко ты вчера
Разнюхал сходочку вот этих вот... злодеев!
Спасибо! Поддержал!
За расторопность — на... съешь шоколадцу плитку!»
Пес беспокоился, чего-то все визжал
И носом тыкался в калитку.
«Так... понимаем, брат: к собачкам погулять?
Ну, неча хвостиком вилять!
Айда! Да не сгрызись, гляди, со сворой злою!»
Помчался Купидон на улицу стрелою,
А через часика примерно через два
Едва-едва
Назад волочит ноги.
«Ой, батюшки. Хорошие итоги!»
У Пришибеева остыло все в груди:
«Иди сюда, иди.
Скажи, как дело было?
Вишь: хвост повис уныло,
И слезы льют из глаз...
Ужли отказ?!
Пренебрегли такой особой!
К ищейке, стало быть, прониклись лютой злобой?
Вот так-то и со мной бывает всякий раз,
И никакой тебе приятности житейской!
Облают — слова не скажи.
Вот после этого служи
На службе полицейской!»
ЗАКОННИКИ
Микола Тюрин поутру
Чинил дыру
В прогнившей крыше
И только что, взобравшись выше,
Сесть на конек хотел верхом,
Как поскользнулся ненароком
И, вниз свалившись кувырком,
О частокол огрелся боком.
На крик народу собралось.
Жена исходит в диком вое:
«Ды на ко-го ж...»
«Не вой ты... брось!»
«Эх, братцы, горе-то какое!»
«Гляди: прошло колом наскрозь!»
Придя в себя, бедняк Микола
Взмолился горько: «Братцы... ой!..
Сымите... братцы... с частокола!..»
«Чичас приедя становой,—
Уж потерпи, голубчик, малость!»
«Уж потерпи!»
«Ой... братцы... ой!..»
«Чичас приедя... Эка жалость!..»
«Ды на ко-го ж ты нас...»
«Постой!
Тьфу, Груша, ты-то хоть не вой!»
«Ды на ко-го ж...»
«Ой... братцы... ой!..»
«Чичас приедя!.. Слышь, Микола?
Никак нельзя без протокола!»
«Уж потерпи!»
Мужик терпел...
Терпел... Под вечер захрипел,
Уставил мутный взор на Грушу,
Икнул... и отдал богу душу!
В ЦЕРКВИ