Русская басня

Набрав валежнику порой холодной, зимной, Старик, иссохший весь от нужды и трудов, Тащился медленно к своей лачужке дымной, Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.              Нес, нес он их и утомился,                    Остановился,        На землю с плеч спустил дрова долой, Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:              «Куда я беден, боже мой! Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,        А там подушное, боярщина, оброк...              И выдался ль когда на свете        Хотя один мне радостный денек?» В таком унынии, на свой пеняя рок, Зовет он Смерть: она у нас не за горами,                     А за плечами.                     Явилась вмиг И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»        Увидевши ее свирепую осанку, Едва промолвить мог бедняк, оторопев:        «Я звал тебя, коль не во гнев, Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».        Из басни сей        Нам видеть можно, Что как бывает жить ни тошно, А умирать еще тошней.

ПОДАГРА И ПАУК

Подагру с Пауком сам ад на свет родил: Слух этот Лафонтен по свету распустил. Не стану я за ним вывешивать и мерить,               Насколько правды тут, и кáк, и почему:                   Притом же, кажется, ему,                   Зажмурясь в баснях можно верить.                   И, стало, нет сомненья в том,               Что адом рождены Подагра с Пауком.               Как выросли они, и подоспело время                   Пристроить деток к должностям (Для доброго отца большие дети — бремя,                   Пока они не по местам!),                     То, отпуская в мир их к нам,                 Сказал родитель им: «Подите Вы, детушки, на свет и землю разделите!                   Надежда в вас большая есть,               Что оба вы мою поддержите там честь,               И оба людям вы равно надоедите.                   Смотрите же отселе наперед,                   Кто что из вас в удел себе возьмет —                   Вон, видите ль вы пышные чертоги?                   А там вон хижины убоги?       В одних простор, довольство, красота;                   В других и теснота,                   И труд, и нищета».                   «Мне хижин ни за чтó не надо»,—       Сказал Паук. «А мне не надобно палат,— Подагра говорит,— пусть в них живет мой брат.       В деревне, от аптек подале, жить я рада;                   А то меня там станут доктора       Гонять из каждого богатого двора». Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире.              В великолепнейшей квартире       Паук владение себе отмежевал:              По штофам пышным, расцвеченным              И по карнизам золоченым              Он паутину разостлал              И мух бы вдоволь нахватал;       Но к рáссвету едва с работою убрался,       Пришел и щеткою все смел слуга долой.       Паук мой терпелив: он к печке перебрался,           Оттоле Паука метлой.       Туда, сюда Паук, бедняжка мой!           Но где основу ни натянет,       Иль щетка, иль крыло везде его достанет           И всю работу изорвет,       А с нею и его частехонько сметет.           Паук в отчаянье, и зá город идет                   Увидеться с сестрицей: «Чай, в селах,— говорит,— живет она царицей».           Пришел — а бедная сестра у мужика           Несчастней всякого на свете Паука:                   Хозяин с ней и сено косит,           И рубит с ней дрова, и воду с нею носит.                   Примета у простых людей,           Что чем подагру мучишь боле,                   Тем ты скорей           Избавишься от ней. «Нет, братец,— говорит она,— не жизнь мне в поле!»                        А брат                        Тому и рад;           Он тут же с ней уделом обменялся: Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался           И, не боясь ни щетки, ни метлы, Заткал и потолок, и стены, и углы.           Подагра же — тотчас в дорогу,                       Простилася с селом; В столицу прибыла и в самый пышный дом К Превосходительству седому села в ногу. Подагре рай! Пошло житье у старика: Не сходит с ним она долой с пуховика. С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;           Всяк при своем у них остался,           Доволен участью равно: Паук по хижинам пустился неопрятным, Подагра же пошла по богачам и знатным;           И — оба делают умно.

СЛОН В СЛУЧАЕ

        Когда-то в случай Слон попал у Льва. В минуту по лесам прошла о том молва,         И так, как водится, пошли догадки,              Чем в милость втерся Слон?         Не то красив, не то забавен он;              Что за прием, что за ухватки!              Толкуют звери меж собой. «Когда бы,— говорит, вертя хвостом, Лисица,—              Был у него пушистый хвост такой,              Я не дивилась бы».— «Или, сестрица,—              Сказал Медведь,— хотя бы по когтям                    Он сделался случайным,              Никто того не счел бы чрезвычайным         Да он и без когтей, тó всем известно нам.         Да не вошел ли он в случáй клыками?»              Вступился в речь их Вол:         «Уж не сочли ли их рогами?»         «Так вы не знаете,— сказал Осел, Ушами хлопая,— чем мог он полюбиться              И в знать добиться?              А я так отгадал — Без длинных бы ушей он в милость не попал».         Нередко мы, хотя того не примечаем,         Себя в других охотно величаем.

КЛЕВЕТНИК И ЗМЕЯ

      Напрасно про бесов болтают, Что справедливости совсем они не знают, А правду тож они нередко наблюдают:       Я и пример тому здесь приведу.       По случаю какому-то, в аду Змея с Клеветником в торжественном ходу Друг другу первенства оставить не хотели                   И зашумели, Кому из них идти приличней наперед? А в аде первенство, известно, тот берет,       Кто ближнему наделал больше бед.       Так в споре сем и жарком и немалом              Перед Змеею Клеветник              Свой выставлял язык, А перед ним Змея своим хвалилась жалом; Шипела, что нельзя обиды ей снести,       И силилась его переползти. Вот Клеветник было за ней уж очутился;       Но Вельзевул не потерпел того:              Он сам, спасибо, за него                    Вступился              И осадил назад Змею, Сказав: «Хоть я твои заслуги признаю, Но первенство ему по правде отдаю;              Ты зла — твое смертельно жало;              Опасна ты, когда близка;       Кусаешь без вины (и то не мало!), Но можешь ли язвить ты так издалека,              Как злой язык Клеветника, От коего нельзя спастись ни за горами,                      Ни за морями?       Так, стало, он тебя вредней: Ползи же ты за ним и будь вперед смирней». С тех пор клеветники в аду почетней змей.

ВОЛК И ПАСТУХИ

Волк, близко обходя пастуший двор       И видя, сквозь забор, Что, выбрав лучшего себе барана в стаде, Спокойно Пастухи барашка потрошат,       А псы смирнехонько лежат, Сам молвил про себя, прочь уходя в досаде: «Какой бы шум вы все здесь подняли, друзья,       Когда бы это сделал я!»

ДВЕ БОЧКИ

       Две Бочки ехали; одна с вином,                      Другая —                      Пустая. Вот первая — себе без шуму и шажком                      Плетется,        Другая вскачь несется; От ней по мостовой и стукотня, и гром,                  И пыль столбом; Прохожий к стороне скорей от страху жмется,              Ее заслышавши издалека.              Но как та Бочка ни громка, А польза в ней не так, как в первой, велика. Кто про свои дела кричит всем без умóлку,        В том, верно, мало толку, Кто дéлов истинно,— тих часто на словах. Великий человек лишь громок на делах,        И думает свою он крепку думу              Без шуму.

ОСЕЛ И МУЖИК

              Мужик на лето в огород               Наняв Осла, приставил Ворон и воробьев гонять нахальный род.        Осел был самых честных правил: Ни с хищностью, ни с кражей незнаком, Не поживился он хозяйским ни листком И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку; Но Мужику барыш был с огорода плох. Осел, гоняя птиц, со всех ослиных ног,        По всем грядам и вдоль и поперек               Такую поднял скачку, Что в огороде все примял и притоптал.        Увидя тут, что труд его пропал,               Крестьянин на спине ослиной               Убыток выместил дубиной. «И ништо! — все кричат,— скотине поделом!                    С его ль умом               За это дело браться?» А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться; Он, точно, виноват (с ним сделан и расчет),               Но, кажется, не прав и тот, Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

ВОЛК И ЖУРАВЛЬ

      Что волки жадны, всякий знает:              Волк, евши, никогда              Костей не разбирает. Зато на одного из них пришла беда:              Он костью чуть не подавился. Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;              Пришло хоть ноги протянуть!       По счастью, близко тут Журавль случился. Вот кой-как знаками стал Волк его манить              И просит горю пособить.              Журавль свой нос по шею Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею       Кость вытащил и стал за труд просить.       «Ты шутишь! — зверь вскричал коварный,—       Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный! А это ничего, что свой ты долгий нос И с глупой головой из горла цел унес!              Поди ж, приятель, убирайся, Да берегись: вперед ты мне не попадайся».

ПЧЕЛА И МУХИ

Две Мухи собрались лететь в чужие крáи И стали подзывать с собой туда Пчелу:              Им насказали попугаи О дальних сторонах большую похвалу. Притом же им самим казалося обидно,              Что их, на родине своей,              Везде гоняют из гостей; И даже до чего (кáк людям то не стыдно,              И что они за чудаки!): Чтоб поживиться им не дать сластями              За пышными столами, Придумали от них стеклянны колпаки; А в хижинах на них злодеи-пауки. «Путь добрый вам,— Пчела на это отвечала,—                     А мне        И на моей приятно стороне. От всех за соты я любовь себе сыскала —        От поселян и до вельмож.              Но вы летите,              Куда хотите!        Везде вам будет счастье то ж: Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,              Вы ни почтенны, ни любезны.              А рады пауки лишь будут вам                    И там». Кто с пользою отечеству трудится,              Тот с ним легко не разлучится; А кто полезным быть способности лишен, Чужая сторона тому всегда приятна: Не бывши гражданин, там мене презрен он, И никому его там праздность не досадна.

МУРАВЕЙ

Какой-то Муравей был силы непомерной, Какой не слыхано ни в древни времена; Он даже (говорит его историк верный) Мог поднимать больших ячменных два зерна! Притом и в храбрости за чудо почитался:              Где б ни завидел червяка,                     Тотчас в него впивался, И даже хаживал один на паука.              А тем вошел в такую славу              Он в муравейнике своем, Что только и речей там было, что о нем. Я лишние хвалы считаю за отраву; Но этот Муравей был не такого нраву:                     Он их любил,              Своим их чванством мерил                     И всем им верил; А ими наконец так голову набил,       Что вздумал в город показаться,       Чтоб силой там повеличаться.       На самый крупный с сеном воз       Он к мужику спесиво всполз       И въехал в город очень пышно; Но, ах, какой для гордости удар! Он думал, на него сбежится весь базар,              Как на пожар;       А про него совсем не слышно:       У всякого забота там своя. Мой Муравей, то взяв листок, потянет,       То припадет он, то привстанет:       Никто не видит Муравья. Уставши наконец тянуться, выправляться,       С досадою Барбосу он сказал, Который у воза хозяйского лежал:       «Не правда ль, надобно признаться,                     Что в городе у вас       Народ без толку и без глаз? Возможно ль, что меня никто не примечает,       Как ни тянусь я целый час;              А кажется, у нас       Меня весь муравейник знает». И со стыдом отправился домой.              Так думает иной                     Затейник, Что он в подсолнечной гремит.                     А он — дивит       Свой только муравейник.

ЛИСИЦА И ВИНОГРАД

Голодная кума Лиса залезла в сад;        В нем винограду кисти рделись.        У кумушки глаза и зубы разгорелись, А кисти сочные как яхонты горят;        Лишь то беда, висят они высоко:        Отколь и как она к ним ни зайдет,              Хоть видит око,              Да зуб неймет.        Пробившись попусту час целый, Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!              На взгляд-то он хорош,        Да зелен — ягодки нет зрелой,        Тотчас оскомину набьешь».

ТРУДОЛЮБИВЫЙ МЕДВЕДЬ

Увидя, что мужик, трудяся над дугами,       Их прибыльно сбывает с рук       (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг), Медведь задумал жить такими же трудами.       Пошел по лесу треск и стук,       И слышно за версту проказу. Орешника, березника и вязу Мой Мишка погубил несметное число,       А не дается ремесло. Вот ѝдет к мужику он попросить совета И говорит: «Сосед, что за причина эта?       Деревья-таки я ломать могу,       А не согнул ни одного в дугу. Скажи, в чем есть тут главное уменье?»       «В том,— отвечал сосед,—       Чего в тебе, кум, вовсе нет:                     В терпеньи».

СОВЕТ МЫШЕЙ

Когда-то вздумалось Мышам себя прославить        И, несмотря на кошек и котов,        Свести с ума всех ключниц, поваров        И славу о своих делах трубить заставить               От погребов до чердаков;        А для того Совет назначено составить,        В котором заседать лишь тем, у коих хвост                   Длиной во весь их рост: Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,                   Всегда умнее              И расторопнее везде. Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем; Притом же об уме мы сами часто судим        По платью иль по бороде. Лишь нужно знать, что с общего сужденья Всё длиннохвостых брать назначено в Совет;        У коих же хвоста, к несчастью, нет, Хотя б лишились их они среди сраженья, Но так как это знак иль неуменья,                    Иль нераденья,        Таких в Совет не принимать, Чтоб из-за них своих хвостов не растерять. Все дело слажено; повещено собранье,        Как ночь настанет на дворе;        И наконец в мучном ларе           Открыто заседанье.        Но лишь позаняли места, Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста. Приметя то, седую Мышь толкает                      Мышонок молодой            И говорит: «Какой судьбой            Бесхвостая здесь с нами заседает?            И где же делся наш закон? Дай голос, чтоб ее скорее выслать вон. Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит; И можно ль, чтоб она полезна нам была, Когда и своего хвоста не сберегла? Она не только нас, подполицу всю губит». А Мышь в ответ: «Молчи! все знаю я сама:            Да эта крыса мне кума».

МЕЛЬНИК

У Мельника вода плотину прососала,       Беда б не велика сначала,       Когда бы руки приложить; Но кстати ль? Мельник мой не думает тужить А течь день ото дня сильнее становится:       Вода так бьет, как из ведра.       «Эй, Мельник, не зевай! Пора,       Пора тебе за ум хватиться!» А Мельник говорит: «Далеко до беды,       Не море надо мне воды, И ею мельница по весь мой век богата».            Он спит, а между тем       Вода бежит, как из ушата.       И вот беда пришла совсем:       Стал жернов, мельница не служит. Хватился Мельник мой: и охает, и тужит,       И думает, как воду уберечь. Вот у плотины он, осматривая течь, Увидел, что к реке пришли напиться куры.       «Негодные! — кричит,— хохлатки, дуры!       Я и без вас воды не знаю где достать;       А вы пришли ее здесь вдосталь допивать».             И в них поленом хвать.       Какое ж сделал тем себе подспорье? Без кур и без воды пошел в свое подворье.             Видал я иногда,       Что есть такие господа (И эта басенка им сделана в подарок), Которым тысячей не жаль на вздор сорить, А думают хозяйству подспорить,       Коль свечки сберегут огарок, И рады за него с людьми поднять содом. С такою бережью диковинка ль, что дом       Скорёшенько пойдет вверх дном?

МОТ И ЛАСТОЧКА

                 Какой-то молодец, В наследство получа богатое именье, Пустился в мотовство и при большом раденьи                  Спустил все чисто; наконец                  С одною шубой он остался, И то лишь для того, что было то зимой —          Так он морозов побоялся,       Но, Ласточку увидя, малый мой И шубу промотал. Ведь это все, чай, знают,           Что ласточки к нам прилетают                     Перед весной, Так в шубе, думал он, нет нужды никакой: К чему в ней кутаться, когда во всей природе К весенней клонится приятной все погоде И в северную глушь морозы загнаны!                     Догадки малого умны; Да только он забыл пословицу в народе: Что ласточка одна не делает весны. И подлинно: опять отколь взялись морозы,       По снегу хрупкому скрыпят обозы, Из труб столбами дым, в оконницах стекло                     Узорами заволокло. От стужи малого прошибли слезы, И Ласточку свою, предтечу теплых дней, Он видит на снегу замерзшую. Тут к ней, Дрожа, насилу мог он вымолвить сквозь зубы:       «Проклятая! сгубила ты себя;                 А понадеясь на тебя, И я теперь не вовремя без шубы!»

СВИНЬЯ ПОД ДУБОМ

       Свинья под Дубом вековым Наелась желудей досыта, до отвала;        Наевшись, выспалась под ним;        Потом, глаза продравши, встала И рылом подрывать у Дуба корни стала.        «Ведь это дереву вредит,—        Ей с Дубу ворон говорит,— Коль корни обнажишь, оно засохнуть может».        «Пусть сохнет,— говорит Свинья,—        Ничуть меня то не тревожит;        В нем проку мало вижу я; Хоть век его не будь, ничуть не пожалею, Лишь были б желуди: ведь я от них жирею». «Неблагодарная!— примолвил Дуб ей тут,—        Когда бы вверх могла поднять ты рыло,              Тебе бы видно было,        Что эти желуди на мне растут».        Невежда так же в ослепленьи        Бранит науки и ученье,        И все ученые труды, Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

ПАУК И ПЧЕЛА

      По мне таланты те негодны,       В которых Свету пользы нет, Хоть иногда им и дивится Свет.       Купец на ярмарку привез полотны; Они такой товар, что надобно для всех.       Купцу на торг пожаловаться грех:       Покупщиков отбою нет; у лавки       Доходит иногда до давки. Увидя, что товар так ходко ѝдет с рук,               Завистливый Паук       На барыши купца прельстился;       Задумал на продажу ткать,       Купца затеял подорвать И лавочку открыть в окошке сам решился. Основу основал, проткал насквозь всю ночь,       Поставил свой товар на диво,       Засел, надувшися спесиво,       От лавки не отходит прочь И думает: лишь только день настанет, То всех покупщиков к себе он переманит. Вот день настал: но что ж? Проказника метлой       Смели и с лавочкой долой.       Паук мой бесится с досады. «Вот,— говорит,— жди праведной награды! На весь я свет пошлюсь, чье тонее тканье:              Купцово иль мое?»       «Твое, кто в этом спорить смеет? — Пчела ответствует.— Известно то давно;       Да чтó в нем проку, коль оно       Не одевает и не греет?»

ЛИСИЦА И ОСЕЛ

«Отколе, умная, бредешь ты, голова?» — Лисица, встретяся с Ослом, его спросила.        «Сейчас лишь ото Льва! Ну, кумушка, куда его девалась сила: Бывало, зарычит, так стонет лес кругом,        И я, без памяти, бегом, Куда глаза глядят, от этого урода; А ныне в старости и дряхл и хил.             Совсем без сил, Валяется в пещере, как колода.             Поверишь ли, в зверях        Пропал к нему весь прежний страх, И поплатился он старинными долгами! Кто мимо Льва ни шел, всяк вымещал ему                     По-своему:        Кто зубом, кто рогами...» «Но ты коснуться Льву, конечно, не дерзнул?»—             Лиса Осла перерывает.             «Вот-на! — Осел ей отвечает.— А мне чего робеть? и я его лягнул:        Пускай ослиные копыта знает!» Так души низкие, будь знатен, силен ты, Не смеют на тебя поднять они и взгляды:        Но упади лишь с высоты, От первых жди от них обиды и досады.

МУХА И ПЧЕЛА

В саду, весной, при легком ветерке,            На тонком стебельке            Качалась Муха, сидя,            И, на цветке Пчелу увидя, Спесиво говорит: «Уж как тебе не лень С утра до вечера трудиться целый день! На месте бы твоем я в сутки захирела.                  Вот, например, мое       Так, право, райское житье!       За мною только лишь и дела       Лететь по балам, по гостям; И молвить, не хвалясь, мне в городе знакомы       Вельмож и богачей все домы. Когда б ты видела, как я пирую там!       Где только свадьба, именины,—       Из первых я уж верно тут.       И ем с фарфоровых богатых блюд, И пью из хрусталей блестящих сладки вины,                  И прежде всех гостей Беру, что вздумаю, из лакомых сластей;       Притом же, жалуя пол нежный,       Вкруг молодых красавиц вьюсь       И отдыхать у них сажусь На щечке розовой иль шейке белоснежной». «Все это знаю я,— ответствует Пчела.—       Но и о том дошли мне слухи,       Что никому ты не мила, Что на пирах лишь морщатся от Мухи, Что даже часто, где покажешься ты в дом,            Тебя гоняют со стыдом». «Вот,— Муха говорит,— гоняют! Что ж такое? Коль выгонят в окно, так я влечу в другое».

КОТЕЛ И ГОРШОК

      Горшок с Котлом большую дружбу свел; Хотя и познатней породою Котел, Но в дружбе что за счет? Котел горой за свата;       Горшок с Котлом за панибрата; Друг бéз друга они не могут быть никак; С утра до вечера друг с другом неразлучно;       И у огня им порознь скучно;       И словом, вместе всякий шаг,            И с очага и на очаг. Вот вздумалось Котлу по свету прокатиться,       И друга он с собой зовет; Горшок наш от Котла никак не отстает И вместе на одну телегу с ним садится. Пустилися друзья по тряской мостовой,       Толкаются в телеге меж собой.                Где горки, рытвины, ухабы — Котлу безделица; Горшки натурой слабы: От каждого толчка Горшку большой наклад;       Однако ж он не думает назад,       И глиняный Горшок тому лишь рад,       Что он с Котлом чугунным так сдружился.       Кáк странствия их были далеки, Не знаю; но о том я точно известился, Что цел домой Котел с дороги воротился, А от Горшка одни остались черепки. Читатель, басни сей мысль самая простая: Что равенство в любви и дружбе вещь святая.

СОЛОВЬИ