Русская басня

           Когда уж Лев стал хил и стар,         То жесткая ему постеля надоела: В ней больно и костям; она ж его не грела, И вот сзывает он к себе своих бояр, Медведей и волков пушистых и косматых,         И говорит: «Друзья! для старика         Постель моя уж чересчур жестка: Так как бы, не тягча ни бедных, ни богатых,            Мне шерсти пособрать,                   Чтоб не на голых камнях спать». «Светлейший Лев!— ответствуют вельможи,—         Кто станет для тебя жалеть своей            Не только шерсти — кожи, И мало ли у нас мохнатых здесь зверей:                  Олени, серны, козы, лани,                  Они почти не платят дани;                  Набрать с них шерсти поскорей:            От этого их не убудет;         Напротив, им же легче будет». И тотчас выполнен совет премудрый сей. Лев не нахвалится усердием друзей; Но в чем же то они усердие явили?         Тем, что бедняжек захватили            И дочиста обрили, А сами вдвое хоть богаче шерстью были — Не поступилися своим ни волоском; Напротив, всяк из них, кто близко тут случился,         Из той же дани поживился — И на зиму себе запасся тюфяком.

ТРИ МУЖИКА

Три Мужика зашли в деревню ночевать. Здесь, в Питере, они извозом промышляли;              Поработáли, погуляли И путь теперь домой на родину держали. А так как Мужичок не любит тощий спать, То ужинать себе спросили гости наши.       В деревне что за разносол: Поставили пустых им чашку щей на стол, Да хлеба подали, да, что осталось, каши. Не то бы в Питере,— да не о том уж речь;       Все лучше, чем голодным лечь.       Вот Мужички перекрестились             И к чаше приютились.       Как тут один, посмéтливей из них. Увидя, что всего немного для троих, Смекнул, как делом тем поправить (Где силой взять нельзя, там надо полукавить), «Ребята,— говорит,— вы знаете Фому, Ведь в нынешний набор забреют лоб ему». «Какой набор?» — «Да так. Есть слух — война с Китаем, Наш Батюшка велел взять дань с Китайцев чаем». Тут двое принялись судить и рассуждать       (Они же грамоте, к несчастью, знали:       Газеты и, подчас, реляции читали). Как быть войне, кому повелевать. Пустилися мои ребята в разговоры,               Пошли догадки, толки, споры;       А наш того, лукавец, и хотел:     Пока они судили, да рядили,               Да вóйска разводили, Он ни гугу — и щи и кашу, все приел.               Иному, до чего нет дела, О том толкует он охотнее всего, Что будет с Индией, когда и от чего,               Так ясно для него;       А поглядишь — у самого       Деревня между глаз сгорела.

ПАСТУХ

У Саввы, пастуха (он барских пас овец),               Вдруг убывать овечки стали.                     Наш молодец               В кручине и печали:       Всем плачется и распускает толк,          Что страшный показался волк,       Что начал он овец таскать из стада                     И беспощадно их дерет.          «И не диковина,— твердит народ,—       Какая от волков овцам пощада!»               Вот волка стали стеречи.          Но отчего ж у Саввушки в печи    То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?               (Из поваренок, за грехи,       В деревню он был сослан в пастухи:    Так кухня у него немножко схожа с нашей.)    За волком поиски; клянет его весь свет;    Обшарили весь лес,— а волка следу нет. Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава,              А ест овец-то — Савва.

БЕЛКА

В деревне, в праздник, под окном               Помещичьих хорóм                   Народ толпился. На Белку в колесе зевал он и дивился. Вблизи с березы ей дивился тоже Дрозд: Так бегала она, что лапки лишь мелькали       И раздувался пышный хвост. «Землячка старая,— спросил тут Дрозд,— нельзя ли       Сказать, чтó делаешь ты здесь?» «Ох, милый друг! тружусь день весь: Я по делам гонцом у барина большого;       Ну, некогда ни пить, ни есть,       Ни даже духу перевесть». И Белка в колесе бежать пустилась снова. «Да,— улетая, Дрозд сказал,— то ясно мне, Что ты бежишь, а всё на том же ты окне»       Посмотришь на дельца иного: Хлопочет, мечется, ему дивятся все:       Он, кажется, из кожи рвется, Да только все вперед не подается,       Как Белка в колесе.

МЫШИ

      «Сестрица! знаешь ли, беда! — На корабле Мышь Мыши говорила,— Ведь оказалась течь: внизу у нас вода                     Чуть не хватила                 До самого мне рыла. (А правда, так она лишь лапки замочила.)       И чтó диковинки — наш капитан                    Или с похмелья, или пьян. Матросы все — один ленивее другого;                 Ну, словом, нет порядку никакого.       Сейчас кричала я во весь народ,       Что ко дну наш корабль идет: Куда! — Никто и ухом не ведет, Как будто б ложные я распускала вести; А ясно — только в трюм лишь стоит заглянуть,       Что кораблю часа не дотянуть. Сестрица! Неужли нам гибнуть с ними вместе! Пойдем же, кинемся скорее с корабля;                   Авось недалеко земля!» Тут в Океан мои затейницы спрыгнули                   И — утонули; А наш корабль, рукой искусною водим, Достигнул пристани и цел и невредим.       Теперь пойдут вопросы: А что же капитан, и течь, и что матросы?                  Течь слабая, и та                  В минуту унята;       А остальное — клевета.

ЛИСА

    Зимой, ранехонько, близ жѝла, Лиса у проруби пила в большой мороз. Меж тем оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),     Но — кончик хвостика Лисица замочила,           И ко льду он примерз.     Беда невелика, легко б ее поправить:           Рвануться только посильней И волосков хотя десятка два оставить,          Но до людей       Домой убраться поскорей.     Да как испортить хвост? А хвост такой пушистый,               Раскидистый и золотистый!     Нет, лучше подождать — ведь спит еще народ;     А между тем авось и оттепель придет,          Так хвост от проруби оттает.     Вот ждет-пождет, а хвост лишь боле примерзает.          Глядит — и день светает,     Народ шевéлится, и слышны голоса.               Тут бедная моя Лиса               Туда-сюда метаться; Но уж от проруби не может оторваться. По счастью, Волк бежит. «Друг милый! кум! отец!— Кричит Лиса.— Спаси! Пришел совсем конец!»          Вот кум остановился —     И в спáсенье Лисы вступился.          Прием его был очень прост:          Он нáчисто отгрыз ей хвост.     Тут без хвоста домой моя пустилась дура.     Уж рада, что на ней цела осталась шкура. Мне кажется, что смысл не темен басни сей:     Щепотки волосков Лиса не пожалей —           Остался б хвост у ней.

ВОЛКИ И ОВЦЫ

Овечкам от Волков совсем житья не стало,        И до того, что наконец Правительство зверей благие меры взяло        Вступиться в спáсенье Овец,—        И учрежден Совет на сей конец. Большая часть в нем, правда, были Волки; Но не о всех Волках ведь злые толки.        Видали и таких Волков, и многократ,—               Примеры эти не забыты,—               Которые ходили близко стад        Смирнехонько — когда бывали сыты. Так почему ж Волкам в Совете и не быть?               Хоть надобно Овец оборонить.        Но и Волков не вовсе ж притеснить, Вот заседание в глухом лесу открыли;               Судили, думали, рядили               И наконец придумали закон.        Вот вам от слова в слово он:        «Как скоро Волк у стада забуянит        И обижать он Овцу станет,        То Волка тут властна Овца,              Не разбираючи лица, Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,        В соседний лес иль в бор». В законе нечего прибавить, ни убавить.        Да только я видал: до этих пор,— Хоть, говорят, Волкам и не спускают,— Что будь Овца ответчик иль истец,        А только Волки все-таки Овец              В леса таскают.

КУКУШКА И ПЕТУХ

«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!»       «А ты, Кукушечка, мой свет,       Как тянешь плавно и протяжно: Во всем лесу у нас такой певицы нет!» «Тебя, мой куманек, век слушать я готова».               «А ты, красавица, божусь, Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,                      Чтоб начала ты снова...       Отколь такой берется голосок?                      И чист, и нежен, и высок!.. Да вы уж родом так: собою невелички,                      А песни, что твой соловей!»       «Спасибо, кум; зато, по совести моей,       Поешь ты лучше райской птички,       На всех ссылаюсь в этом я». Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!       Хоть вы охрипните, хваля друг дружку,—                   Все ваша музыка плоха!..»             За что же, не боясь греха,             Кукушка хвалит Петуха?       За то, что хвалит он Кукушку.

ВЕЛЬМОЖА

       Какой-то в древности Вельможа        С богато убранного ложа Отправился в страну, где царствует Плутон.        Сказать простее,— умер он; И так, как встарь велось, в аду на суд явился. Тотчас допрос ему: «Чем был ты? где родился?» «Родился в Персии, а чином был сатрап; Но так как, живучи, я был здоровьем слаб,        То сам я областью не правил,        А все дела секретарю оставил». «Что ж делал ты?» — «Пил, ел и спал, Да все подписывал, что он ни подавал». «Скорей же в рай его!» — «Как! где же справедливость?»— Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость.        «Эх, братец!— отвечал Эак,—        Не знаешь дела ты никак. Не видишь разве ты? Покойник — был дурак!        Что, если бы с такою властью        Взялся он за дела, к несчастью,—        Ведь погубил бы целый край!..        И ты б там слез не обобрался!        Затем-то и попал он в рай,        Что за дела не принимался». Вчера я был в суде и видел там судью. Ну, так и кажется, что быть ему в раю!

ДУБ И ТРОСТЬ

       С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел. «Поистине роптать ты вправе на природу,— Сказал он.— Воробей, и тот тебе тяжел. Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,        Ты зашатаешься, начнешь слабеть               И так нагнешься сиротливо,               Что жалко на тебя смотреть. Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво, Не только солнца я препятствую лучам, Но, посмеваяся и вихрям и грозам,                      Стою и тверд и прям, Как будто б огражден ненарушимым миром: Тебе всё бурей — мне всё кажется Зефиром.        Хотя б уж ты в окружности росла, Густою тению ветвей моих покрытой, От непогод бы я быть мог тебе защитой;        Но вам в удел природа отвела Брега бурливого Эолова владенья: Конечно, нет совсем у ней о вас раденья». — «Ты очень жалостлив,— сказала Трость в ответ.— Однако не крушись: мне столько худа нет.        Не за себя я вихрей опасаюсь;               Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:               Так бури мало мне вредят; Едва ль не более тебе они грозят! То правда, что еще доселе их свирепость               Твою не одолела крепость И от ударов их ты не склонял лица;                     Но — подождем конца!»               Едва лишь это Трость сказала,               Вдруг мчится с северных сторон И с градом, и с дождем шумящий Аквилон. Дуб держится — к земле Тростиночка припала.        Бушует ветр, удвоил силы он,               Взревел и вырвал с корнем вон Того, кто небесам главой своей касался И в области теней пятою упирался.

СОБАКА И ЛОШАДЬ

       У одного крестьянина служа, Собака с Лошадью считаться как-то стали. «Вот,— говорит Барбос,— большая госпожа! По мне, хоть бы тебя совсем с двора согнали.        Велика вещь возить или пахать! Об удальстве твоем другого не слыхать; И можно ли тебе равняться в чем со мною? Ни днем, ни ночью я не ведаю покою: Днем стадо под моим надзором на лугу,               А ночью дом я стерегу».               — «Конечно,— Лошадь отвечала,—                    Твоя правдива речь;        Однако же, когда б я не пахала, То нечего б тебе здесь было и стеречь».

РАЗБОЙНИК И ИЗВОЗЧИК

      В кустарнике залегши у дороги, Разбойник под вечер добычи нажидал,       И, как медведь голодный из берлоги,              Угрюмо даль он озирал.       Посмотрит, грузный воз катит, как вал. «Ого!— Разбойник мой тут шепчет.— Знать, с товаром На ярмарку; чай всё сукно, камки, парчи. Кручина, не зевай — тут будет на харчи:       Не пропадет сегодня день мой даром». Меж тем подъехал воз; кричит Разбойник: «Стой!» — И на Извозчика бросается с дубиной. Да лих; схватился он не с олухом-детиной:              Извозчик — малый удалой,              Злодея встретил мостовиной,              Стал за добро свое горой,                    И моему герою              Пришлося брать поживу с бою — И долог и жесток был бой на этот раз. Разбойник с дюжины зубов не досчитался, Да перешиблена рука, да выбит глаз; Но победителем однакож он остался:              Убил Извозчика злодей.              Убил — и к добыче скорей. Что ж он завоевал? — Воз целый пузырей!                    Как много из пустого На свете делают преступного и злого.

ВЕЛЬМОЖА И ФИЛОСОФ

Вельможа, в праздный час толкуя с Мудрецом                  О том о сем, «Скажи мне,— говорит,— ты свет довольно знаешь, И будто в книге ты в сердцах людей читаешь:            Как это, чтó мы ни начнем, Суды ли, общества ль учены заведем,            Едва успеем оглянуться,      Как первые невежи тут вотрутся?      Ужли от них совсем лекарства нет?» «Не думаю,— сказал Мудрец в ответ,— И с обществами та ж судьба, сказать меж нами,            Что с деревянными домами».— «Как?» — «Так же: я вот свой достроил сими днями:      Хозяева в него еще не вобрались,            А уж сверчки давно в нем завелись».

СОБАКА

     У барина была Собака шаловлива, Хоть нужды не было Собаке той ни в чем;             Иная бы таким житьем             Была довольна и счастлива             И не подумала бы красть!      Но уж у ней была такая страсть:      Что из мясного ни достанет,                    В минуту стянет.             Хозяин сладить с ней не мог,                    Как он ни бился,      Пока его приятель не вступился      И в том ему советом не помог. «Послушай,— говорит,— хоть, кажется, ты строг,      Но ты лишь красть Собаку приучаешь,             Затем, что краденый кусок                    Всегда ей оставляешь.      А ты вперед ее хоть меньше бей,                    Да кражу отнимай у ней».      Едва лишь на себе Собака испытала                 Совет разумный сей,—           Шалить Собака перестала.

ЛИСА-СТРОИТЕЛЬ

Какой-то Лев большой охотник был до кур;        Однако ж у него они водились худо.              Да это и не чудо!        К ним доступ был свободен чересчур.                      Так их то крали,        То сами куры пропадали. Чтоб этому помочь убытку и печали, Построить вздумал Лев большой курятный двор,        И так его ухитить и уладить,        Чтобы воров совсем отвадить, А курам было б в нем довольство и простор.              Вот Льву доносят, что Лисица              Большая строить мастерица —              И дело ей поручено, С успехом начато и кончено оно;              Лисой к нему приложено              Все и старанье, и уменье. Смотрели, видели: строенье — загляденье! А сверх того все есть, чего ни спросишь тут: Корм под носом, везде натыкано насесток,        От холоду и жару есть приют, И укромонные местечки для наседок.              Вся слава Лисаньке и честь!        Богатое дано ей награжденье,              И тотчас повеленье На новоселье кур немедля перевесть.              Но есть ли польза в перемене?              Нет. Кажется, и крепок двор,              И плотен и высок забор —              А кур час от часу все мене.        Отколь беда, придумать не могли. Но Лев велел стеречь. Кого ж подстерегли?              Тое ж Лису — злодейку. Хоть правда, что она свела строенье так, Чтобы не ворвался в него никто, никак, Да только для себя оставила лазейку.

МАЛЬЧИК И ЧЕРВЯК

Не льстись предательством ты счастие сыскать! У самых тех всегда предатель низок, Кто при нужде его не ставит в грех ласкать, И первый завсегда к беде предатель близок. Крестьянина Червяк просил его пустить              В свой сад на лето погостить        Он обещал вести себя там честно, Не трогая плодов, листочки лишь глодать, И то; которые уж станут увядать. Крестьянин судит: «Как пристанища не дать? Ужли от Червяка в саду мне будет тесно?        Пускай его себе живет. Притом же важного убытку быть не может,        Коль он листочка два-три сгложет». Позволил, и Червяк на дерево ползет; Нашел под веточкой приют от непогод,              Живет без нужды, хоть не пышно,              И про него совсем не слышно. Меж тем уж золотит плоды лучистый Царь, Вот в самом том саду, где также спеть все стало,        Наливное, сквозное, как янтарь, При солнце яблоко на солнце дозревало. Мальчишка был давно тем яблоком пленен, Из тысячи других его заметил он;             Да доступ к яблоку мудрен.        На яблоню Мальчишка лезть не смеет,        Ее тряхнуть он силы не имеет И, словом, яблоко достать не знает как. Кто ж в краже Мальчику помочь взялся? Червяк.        «Послушай,— говорит,— я знаю это точно,        Хозяин яблоки велел снимать; Так это яблоко обоим нам не прочно;        Однако ж я берусь его достать, Лишь поделись со мною. Себе ты можешь взять Противу моего хоть вдесятеро боле;        А мне и самой малой доли        На целый станет век глодать». Условье сделано: Мальчишка согласился; Червяк на яблоню — и работáть пустился;        Он яблоко в минуту подточил.        Но что ж в награду получил?        Лишь только яблоко упало, И с семечками съел его Мальчишка мой,        А как за долей сполз Червяк долой, То Мальчик Червяка расплющил под пятой. И так ни Червяка, ни яблока не стало.

БЕДНЫЙ БОГАЧ

              «Ну стоит ли богатым быть, Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить               И только деньги лишь копить? Да и на что? Умрем, ведь все оставим. Мы только лишь себя и мучим, и бесславим. Нет, если б мне далось богатство на удел, Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,                    Чтоб жить роскошно, пышно, И о моих пирах далеко б было слышно;       Я даже делал бы добро другим. А богачей скупых на муку жизнь похожа»,—       Так рассуждал Бедняк с собой самим, В лачужке низменной, на голой лавке лежа.       Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез, Кто говорит — колдун, кто говорит — что бес:       Последнее едва ли не вернее —               Из дела будет то виднее; Предстал, и начал так: «Ты хочешь быть богат, Я слышал, для чего; служить я другу рад. Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле; Но вынешь лишь один, уж там готов другой.                     Итак, приятель мой,       Разбогатеть теперь в твоей лишь воле. Возьми ж — и из него без счету вынимай,       Доколе будешь ты доволен;                            Но только знай: Истратить одного червонца ты не волен,       Пока в реку не бросишь кошелька». Сказал — и с кошельком оставил Бедняка. Бедняк от радости едва не помешался; Но лишь опомнился, за кошелек принялся, И что ж? — Чуть верится ему, что то не сон:               Едва червонец вынет он, Уж в кошельке другой червонец шевелится. «Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!»—                     Бедняк мой говорит.— Червонцев я себе повытаскаю груду,               Так завтра же богат я буду —               И заживу как сибарит». Однако ж поутру он думает другое. «То правда,— говорит,— теперь я стал богат;               Да кто ж добру не рад! И почему бы мне не быть богаче вдвое?                     Неужто лень Над кошельком еще провесть хоть день! Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;       Но если накупить могу я деревень, Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?       Так удержу чудесный кошелек;       Уж так и быть, еще я поговею                   Один денек;       А, впрочем, ведь пожить всегда успею». Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год — Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;       Меж тем он скудно ест, и скудно пьет; Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.       День кончится, и, по его расчету, Ему всегда чего-нибудь недостает.               Лишь кошелек нести сберется,               То сердце у него сожмется;       Придет к реке,— воротится опять. «Как можно,— говорит,— от кошелька отстать, Когда мне золото рекою само льется?»       И наконец, Бедняк мой поседел,                    Бедняк мой похудел; Как золото его, Бедняк мой пожелтел. Уж и о пышности он боле не смекает; Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой, Утратил все; но все дрожащею рукой       Из кошелька червонцы он таскает.       Таскал, таскал... и чем же кончил он? На лавке, где своим богатством любовался,       На той же лавке он скончался, Досчитывая свой девятый миллион.

Козьма Прутков 

ЦАПЛЯ И БЕГОВЫЕ ДРОЖКИ

На беговых помещик ехал дрожках.       Летела цапля; он глядел.       «Ах! почему такие ножки       И мне Зевес не дал в удел?»       А цапля тихо отвечает:       «Не знаешь ты, Зевес то знает!» Пусть баснь сию прочтет всяк строгий семьянин: Коль ты татарином рожден, так будь татарин;       Коль мещанином — мещанин,       А дворянином— дворянин. Но если ты кузнец и захотел быть барин,                 То знай, глупец,                 Что наконец Не только не дадут тебе те длинны ножки, Но даже отберут коротенькие дрожки.

ЧЕРВЯК И ПОПАДЬЯ

Однажды к попадье заполз червяк за шею; И вот его достать велит она лакею.       Слуга стал шарить попадью... «Но что ты делаешь?!» — «Я червяка давлю». Ах, если уж заполз к тебе червяк за шею, Сама его дави и не давай лакею.

РАЗНИЦА ВКУСОВ