Для того, чтобы понять причины указанного «превращения», важно обратиться к изучению личностей тех, кого самодержавная воля Николая I сделала проводниками петровских «церковных» идей и идеалов.
Князь Петр Сергеевич Мещерский (1779–1856), поэтому, для нас интересен не менее, чем его более известные наследники С. Д. Нечаев и Н. А. Протасов. Биография князя во многом типична для представителей российской политической элиты конца XVIII – начала XIX вв. Он был представителем древнего аристократического рода, происходившего от ордынского князя, потомки которого в XIV в. приняли православие. Прадед П. С. Мещерского, боярин А. С. Матвеев, являлся воспитателем матери Петра Великого Н. К. Нарышкиной. Будущий обер-прокурор, воспитывавшийся дома в духе религии, начал «службу» в пятилетнем возрасте (5 января 1785 г.), будучи зачислен в лейб-гвардии Семёновский полк. В возрасте 17 лет, 23 июня 1796 г., П. С. Мещерский был произведён в чин унтер-офицера, а десять месяцев спустя (22 апреля 1797 г.) – в чин прапорщика. Трудно сказать, почему он вскоре вышел в отставку (в чине подпоручика), но известно, что в течение последующих семи лет он «изучал разные предметы»[512].
Гражданская служба князя П. С. Мещерского началась 5 декабря 1805 г., когда он был пожалован в камер-юнкеры к Высочайшему Двору (что соответствовало V классу Табели о рангах), и определён членом Конторы опекунства новороссийских иностранных поселенцев. В январе 1808 г. князь уже Херсонский гражданский губернатор. Впрочем, служба в Новороссии оказалась для него недолгой: по не выясненным пока семейным обстоятельствам 8 июня 1809 г. П. С. Мещерский получил назначение на должность обер-прокурора 5 департамента Правительствующего Сената и чин действительного статского советника. После того, как войска Наполеона покинули Москву, в октябре 1812 г., князя командировали в первопрестольную – «с различными поручениями». Что это были за поручения, можно лишь догадываться. В дальнейшем, вплоть до 1817 г., он продолжал числиться в Правительствующем Сенате, попутно исполняя и обязанности действительного члена Совета Императорского Человеколюбивого общества (с 16 июля 1816 г.) – одной из крупнейших благотворительных организаций России[513].
На это назначение следует обратить особое внимание: дело в том, что первым Главным попечителем его с 1814 г. был влиятельный князь А. Н. Голицын, с которым П. С. Мещерский к тому времени был достаточно хорошо знаком. Через год, 17 октября 1817 г., П. С. Мещерский был уволен из Сената: по высочайшему повелению его определили в Главное правление училищ, наиболее важным предметом занятий которого было составление постановлений по разным предметам училищных заведений, а также учреждение новых учебных заведений и ученых обществ и снабжение их учебными руководствами. После создания Министерства духовных дел и народного образования во главе с князем А. Н. Голицыным (24 октября 1817 г.), Главное правление училищ вошло в его состав.
Случайным назначение П. С. Мещерского в Главное правление, конечно же, не было. Глава министерства – князь А. Н. Голицын – прекрасно знал его не только по службе в Императорском Человеколюбивом обществе, но, что важнее, по участию в деятельности Русского Библейского общества, первое собрание которого состоялось в петербургском доме Голицына 11 января 1813 г. В собрании участвовал и П. С. Мещерский, тогда же избранный одним из десяти директоров Общества (президентом стал сам князь А. Н. Голицын)[514].
Неслучайно, думается, через месяц после назначения в Главное правление училищ, 24 ноября 1817 г., князь П. С. Мещерский стал обер-прокурором Св. Синода. То было время, когда в церковных кругах постепенно набирала силу т. н. «православная оппозиция», выступавшая против деятельности Библейского общества и противившаяся широкому распространению среди русских аристократов мистической литературы (в частности, книг И.-Г. Юнг-Штиллинга, К. фон Эккартсгаузена, Я. Бёме, Ж.-М. Гюйон), изданию «Сионского вестника» А. Ф. Лабзина, деятельности «духовного союза» Е. Ф. Татариновой и «мистических христиан» В.-Ю. фон Криденер. Наблюдая опасное развитие «мистических увлечений» в аристократической среде, православные иерархи, во главе которых стояли митрополит Михаил (Десницкий), архиепископ Серафим (Глаголевский), епископ Иннокентий (Смирнов), не без основания критиковали князя А. Н. Голицына, покровительствовавшего «мистикам». Активно поддерживал критиков князя и знаменитый в дальнейшем архимандрит, а тогда иеромонах Фотий (Спасский), открыто выступавший «против масонов, иллюминатов, методистов, Лабзина, Сионского Вестника и прочих».
Вспоминая впоследствии те годы, отец Фотий писал, что его духовный наставник владыка Иннокентий (Смирнов), благословивший его на борьбу за чистоту православия, был «чтим много от обер-прокурора Святейшего Синода князя Петра Мещерского», что владыку любила и княгиня София Сергеевна Мещерская – «велика жена и богомудрая» (супруга старшего брата обер-прокурора). В глазах отца Фотия обер-прокурор, «человек благочестивый и кроткий», был среди верных и истинных Божьих ревнителей, но, как и его единомышленники (князь С. А. Ширинский-Шихматов, в иночестве Аникита, сенатор М. П. Штер, митрополит Михаил и архиепископ Серафим), скорбел «втайне», явно «уста не отверзая»[515]. Трудно сказать, насколько искренней была скорбь князя П. С. Мещерского, но то, что его, как сочувствовавшего настроениям «православной оппозиции», отметил отец Фотий – симптоматично.
В период существования Министерства духовных дел и народного просвещения должность обер-прокурора Св. Синода самостоятельной не была, а князь П. С. Мещерский утратил право непосредственных контактов с императором, поскольку действительным представителем государственной власти в Св. Синоде de facto был князь А. Н. Голицын. В наказе, разъяснявшем права министра духовных дел и обязанности синодального обер-прокурора, указывалось, что министр приравнивается к генерал-прокурору, а обер-прокурор Св. Синода – к обер-прокурору Правительствующего Сената. Поскольку сенатские обер-прокуроры не имели самостоятельного значения и находились в полном распоряжении генерал-прокурора, то и князь П. С. Мещерский оказывался в полном подчинении князя А. Н. Голицына. Как глава духовного ведомства, он обязан был представлять министру «мемории» о всех рассматривавшихся в Св. Синоде делах. Министр же передавал свои распоряжения по духовному ведомству через обер-прокурора[516].
Таким образом, князь П. С. Мещерский вплоть до мая 1824 г. исполнял обязанности не столько руководителя самостоятельного ведомства, сколько помощника министра. В сложившихся обстоятельствах он чем дальше, тем больше оказывался под влиянием постоянных членов Св. Синода (прежде всего, столичного митрополита), которые привыкали видеть в нём своего «безгласного» союзника, «тайно» сочувствующего им. Князь П. С. Мещерский может быть назван «техническим» обер-прокурором, ибо реальные обер-прокурорские полномочия оставались у князя А. Н. Голицына. В эпоху А. Н. Голицына он получил и дополнительную обязанность: с 21 апреля 1823 г. стал членом Комиссии духовных училищ.
Ситуация изменилась после того, как «голицынское» министерство было ликвидировано, когда значительная часть министерских прав была перенесена на синодального обер-прокурора. Тогда в ведение обер-прокурора передали дела первого отделения департамента духовных дел, переименовав его в «отделение духовных дел греко-российского исповедания при обер-прокуроре Св. Синода», предоставив главе ведомства право непосредственных отношений с императором по делам высшего церковного управления. Получалось, что обер-прокурор получил права, ранее принадлежавшие князю А. Н. Голицыну (как министру «духовных дел»). Уже 17 июня 1824 г. генерал А. А. Аракчеев сообщил князю П. С. Мещерскому распоряжение Александра I, в котором указывалось, что синодальные дела, подлежавшие высочайшему рассмотрению и разрешению должны присылаться в запечатанном пакете на имя самодержца с надписью: «Его Императорскому Величеству – от обер-прокурора Св. Синода – дела Св. Синода – в собственные руки». Установленный порядок сохранился и в последующее царствование[517].
Под непосредственной властью князя П. С. Мещерского, помимо названного отделения и канцелярии Св. Синода и духовных училищ, состояли также епархиальные конторы Св. Синода (через своих прокуроров), консистории (через своих секретарей), и, наконец, синодальные типографии в С.-Петербурге и Москве. Обер-прокурор имел право назначать в эти учреждения своих чиновников, увольнять их, разрешать отпуск для них, представлять к наградам, утверждать пенсии, ходатайствовать о пособиях. Обер-прокурору из данных учреждений представлялись ведомости о делах, отчёты, донесения, реестры и рапорты об их финансовом положении. Благодаря всему этому обер-прокурор был осведомлен о всех делах, касавшихся его ведомства, касались ли они столиц или провинции. Тенденция к получению обер-прокурором информации именно от чиновников уже тогда стала заметно проявляться[518].
В эпоху Николая I заметно вырос и чиновничий корпус (тенденция стала прослеживаться уже во второй половине 1820-х гг.). При этом власть обер-прокурора над синодальными чиновниками – и высшими, и низшими – сказывалась и при П. С. Мещерском, хотя он сам «и не проявлял стремлений, подобно Протасову, к усилению бюрократического элемента в Синоде, но подчас авторитетно напоминал о том, что он над ними главный и в чём должны состоять их обязанности»[519]. Исследователи полагали, что князь, несмотря на видимый вред от увеличения числа чиновников, «не старался сократить делопроизводство, но путём увеличения штатов умножал»[520].
То была общая тенденция николаевского царствования, не следовать которой обер-прокурор не мог (ведь тем самым поднимался и статус его собственной должности, усиливались его власть и значение). «Хотя лично он не пользовался расположением государя, как это было впоследствии с Протасовым, но он был в его глазах представителем обширного и важного ведомства, и с этой стороны имел значение в глазах императора». Практически все указы император давал через обер-прокурора (исследователи нашли только три, переданных Св. Синоду через первоприсутствующего митрополита Серафима (Глаголевского))[521].
С течением лет число различных обязанностей, возложенных на П. С. Мещерского, увеличивалось. Так, с 22 июня 1824 г. он стал ещё и помощником Главного попечителя Императорского Человеколюбивого общества, Главным попечителем которого в том же году назначили митрополита Новгородского и С.-Петербургского Серафима (Глаголевского). Получалось, что обер-прокурор, осуществлявший контроль за деятельностью Св. Синода, по должности помощника попечителя подчинялся первоприсутствующему члену Св. Синода. Ранее, за четыре месяца до коронации Николая I, князь П. С. Мещерский получил чин тайного советника (22 апреля 1826 г.). В течение последующих семи лет, несмотря на то, что он не стремился укреплять
Однако в полном смысле самостоятельным и «самодержавным» в собственном ведомстве князь П. С. Мещерский не был. Современники подтверждали вывод о том, что при нём главную роль играл митрополит Серафим (Глаголевский), правой рукой которого был митрополит Киевский и Галицкий Евгений (Болховитинов)[522]. Отношения обер-прокурора к митрополиту Серафиму можно назвать скорее искательными, чем отношениями начальствующего лица к тому, за кем он должен был осуществлять надзор. Аттестуемый современниками как человек благочестивый и кроткий, П. С. Мещерский, присутствуя на заседаниях Св. Синода старался не столько доминировать, сколько содействовать созданию атмосферы тишины и порядка, напоминавшей «народное церковное богослужение»[523].
По воспоминаниям профессора С.-Петербургской духовной академии Д. И. Ростиславова, князь П. С. Мещерский – «добрый, кроткий и миролюбивый человек», никогда не думал вступать в борьбу с иерархически-монашеской партией, чему, быть может, «способствовала блистательная победа, одержанная митрополитом Серафимом над Голицыным». Ростиславову неоднократно приходилось видеть покорность, если не унижение князя перед иерархами на публичных экзаменах в академии. «На них он обыкновенно всегда почти приезжал гораздо ранее митрополита Серафима; академическое начальство даже и не встречало его в парадных сенях; разве только эконом или какой-либо наставник кстати подвернётся. ‹…› Во время экзамена он, сидя рядом с митрополитом Серафимом, изредка тихо и понемногу с ним разговаривая, сам не предлагал никаких вопросов студентам, словом, вёл себя самым скромным образом. Кроме того, в каждый экзамен брал руку митрополита и усердно начинал целовать её. Нацеловавшись, сколько душе угодно, он выпускал руку митрополита и вновь принимал свою скромную роль». В свою очередь, митрополит Серафим никак не реагировал на проявляемые обер-прокурором знаки почтения (целования руки), даже говорил в это время с другими. «Лучше такого обер-прокурора монашеству и желать было не зачем, – резюмировал профессор, – оно при нём в Св. Синоде действовало очень самостоятельно»[524].
Данная характеристика лучше всего показывает, насколько П. С. Мещерский не соответствовал
То, что князь П. С. Мещерский не являлся полновластным вершителем дел в Св. Синоде императору стало ясно уже в 1829 г., в связи с «брачным делом» одного из наиболее близких к нему лиц – генерала П. А. Клейнмихеля. На первый взгляд, дело не представляло особой сложности. Генерал, лютеранин по вероисповеданию, с 1816 г. состоял в браке с православной В. А. Кокошкиной, от которой не имел детей. Официально, при разводе, он взял вину на себя, взамен получив в полное распоряжение приданое супруги. В 1828 г. П. А. Клейнмихель вновь задумал жениться – на фрейлине Марии Фёдоровне Кокошкиной, двоюродной сестре своей бывшей супруги[526]. 11 января 1829 г. М. Ф. Кокошкина отправила на высочайшее имя прошение о разрешении вступить в брак с Клейнмихелем. В тот же день министр Императорского Двора и уделов князь П. М. Волконский направил отцу М. Ф. Кокошкиной, директору московской труппы императорских театров Ф. Ф. Кокошкину официальное письмо, в котором указывалось, что его дочь письмом испрашивала высочайшего дозволения вступить в брак с Клейнмихелем. «Их Императорские Величества, – сообщалось в письме, – всемилостивейшее изволят на сей брак, ежели оный дозволен будет духовным начальством по правилам Греко-Российской Церкви». Тогда же супруга министра Императорского Двора и Уделов направила краткое послание и Клейнмихелю, в котором известила генерала о том, что по прошению фрейлины М. Ф. Кокошкиной «имела счастье испрашивать Высочайшего соизволения». Император и императрица согласие дали[527].
Было ясно, что Николай I не просто разрешает брак, но желает его заключения (иначе он вряд ли бы принял столь активное участие в разрешении матримониальной проблемы своего генерала). Понятно, что зная о состоявшемся разводе П. А. Клейнмихеля, он не мог не подчеркнуть: брак должен быть одобрен Православной Церковью. Св. Синод, однако, в данном случае проявил завидную стойкость, часть его членов категорически отказалась дать разрешение на брак. 9 апреля 1829 г. дело специально рассматривалось в заседании Св. Синода. Было установлено, что фрейлина М. Ф. Кокошкина желает выйти замуж за П. А. Клейнмихеля, благословение её отца получено. Кроме того, отмечалось, что бывшая супруга генерала уже вышла замуж за титулярного советника Н. А. Булдакова, а сам П. А. Клейнмихель утверждал: при расторжении брака он был признан виновным без собственного его на то сознания. Он указывал, что бывшая супруга оставила его за четыре года до развода. Однако официально Клейнмихель был уличён двумя свидетелями в том, что впал в прелюбодеяние с некоей девицей Анной Тульпиной.
Мнение С.-Петербургской духовной консистории, поступившее в Св. Синод, было однозначным: ответчика навсегда следует оставить безбрачным, а за прелюбодейство подвергнуть ещё и семилетней епитимье. Но, поскольку он лютеранин, то дело передать в Юстиц-Коллегию Лифляндских и Эстляндских дел. Консистория отправила своё заключение в Св. Синод ещё 26 ноября 1828 г., но дело разбирали уже в апреле следующего года, когда окончательно прояснилось отношение к нему императора, и когда Юстиц-Коллегия дала П. А. Клейнмихелю устраивавшее его заключение. Однако митрополиты Серафим (Глаголевский) и Филарет (Дроздов), а также епископ Курский Владимир (Ужинский) заявили, что браку препятствуют два обстоятельства: установленный факт прелюбодеяния и четвёртая степень родства. Два других синодала – протопресвитер Павел Криницкий и протоиерей Николай Музовский подали особые голоса, предложив «не воспрещать» заключение брака. В результате дело оказалось передано обер-прокурору Св. Синода с предоставлением ему действовать по силе инструкции от 13 июня 1722 г.[528].
ebooksa