Для изучения латинского и французского языков, а также «прочих предметов» матерью графа был приглашён домашний наставник эмигрант Прадель, «пользовавшийся большой известностью и уважением в Москве до 1812 года и после»[611]. Таким образом, можно утверждать, что образование Н. А. Протасов получал в Москве, а не в Петербургском Иезуитском пансионе, как об этом говорили некоторые современники, а вслед за ними и историки[612]. Значительное влияние на его воспитание оказала мать, которую называли женщиной замечательной по своей религиозности, благоразумию и основательности, к тому же пользовавшейся уважением при Дворе[613]. В первый раз Н. А. Протасов выехал за границу с матерью в 1816 г., посетив Германию, Францию и Англию. Осенью 1817 г. он вернулся в Москву, где в то время находился Двор и гвардия. Там он поступил на службу в лейб-гвардии Гусарский полк юнкером, а 26 августа 1818 г., по высочайшему повелению и «в утешение родительницы», был произведён в офицеры[614].
17 апреля 1819 г. граф Н. А. Протасов был назначен адъютантом к герою Отечественной войны 1812 г. генералу И. В. Васильчикову, командовавшему тогда отдельным гвардейским корпусом. Будучи адъютантом, 7 июня 1822 г. получил чин поручика, а через три с половиной года (28 января 1826 г.) – чин штаб-ротмистра. В 1828 г., в ходе Русско-турецкой войны, генерал Васильчиков сопровождал Николая I в поездке в действующую армию, участвовал в военном совете, принявшем решение о Забалканском походе русских войск. Протасов в то время находился при генерале. За кампанию 1828 г. получил орден св. Владимира 4 степени (9 февраля 1829 г.).
11 ноября 1829 г. граф стал ротмистром, а спустя год (24 декабря 1830 г.) был переведён, также адъютантом, в распоряжение руководителя III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии генерала А. Х. Бенкендорфа (к слову, получившего образование в С.-Петербургском Иезуитском пансионе). Очевидно, служба под началом шефа жандармов не удовлетворяла графа, и уже 21 января 1831 г. он был переведён адъютантом к фельдмаршалу И. И. Дибичу-Забалканскому, в том же году приняв участи в подавлении Польского восстания. За отличие в сражении Н. А. Протасов был награждён орденом св. Анны 2 степени (15 февраля 1831 г.), а за взятие Варшавы – орденом св. Станислава 2 степени (18 октября 1831 г.). В том же году, 7 июня, он получил придворное отличие – стал флигель-адъютантом Николая I, а 30 августа – чин гвардейского полковника.
На этом его военная служба фактически завершилась, в дальнейшем он служил «по гражданской части». Его карьера стремительно развивалась. 28 февраля 1834 г. графа, остававшегося флигель-адъютантом, назначили членом Главного правления училищ и Комитета устройства учебных заведений, а 10 марта 1834 г. – членом Главного управления цензуры. Уже через год, в возрасте 36 лет (11 апреля 1835 г.), Н. А. Протасов получил назначение исправляющим дела товарища министра народного просвещения[615]. По поводу состоявшегося назначения профессор С.-Петербургского университета А. В. Никитенко, в мае 1835 г. «вместе с прочими профессорами» представлявшийся новому товарищу министра, заметил, что это молодой человек «без физиономии». «У нас молодые люди, – полагал профессор, – раз напечатавшие где-нибудь в журнале свое имя, считают себя гениями; так же точно люди, надевшие военный мундир с густыми эполетами, считают себя государственными людьми, наравне с Меттернихами и Талейранами»[616].
Насколько было ошибочно мнение Никитенко о том, что граф Н. А. Протасов – человек «без физиономии», доказала последующая его деятельность в качестве обер-прокурора Св. Синода. Но и ранее он далеко не на всех производил впечатление человека «без физиономии». Показательные воспоминания о графе оставил профессор Н. Г. Устрялов, в николаевское царствование фактически ставший официальным историком, по учебникам которого обучалось несколько поколений русских студентов. На Святой неделе 1835 г., во вторник (Пасха тогда пришлась на 19 апреля, следовательно, речь шла о 21 апреля), «всё учёное и учебное сословие собралось у Чернышёва моста в огромной зале министра [народного просвещения] для поздравления в полных мундирах», – вспоминал Устрялов. На встречу с ними вышел министр граф С. С. Уваров, «с товарищем своим, гусарским полковником, обер-прокурором Синода графом Протасовым», христосовался со многими, разговаривал (по-русски, по-французски, по-немецки) «обо всех учёных предметах». Когда приём завершился и все стали уходить, курьер пригласил Устрялова к министру. Граф Уваров, рядом с которым находился Протасов, сказал профессору, что они согласны послушать его сочинение, назначив для этого особый день. В пятницу, 25 апреля 1835 г., Устрялов прибыл в кабинет к министру, куда, некоторое время спустя, стуча саблей, быстро вошёл граф Протасов.
«Немедленно сели. Протасов взял мою рукопись и начал читать, особенно о Литовском княжестве. Оба они делали замечания, но вообще были в восторге, особенно граф Протасов: для него очень важно было тогда Литовское княжество по политическим соображениям; дело представлялось как-то смутно. Теперь же всё стало ясно. Уваров сказал ему мимоходом тихо, по-французски, что он доложит о моём труде Государю»[617].
Понятно, почему граф Н. А. Протасов, который, к слову, тогда ещё не занимал должности обер-прокурора, заинтересовался рассуждениями Н. Г. Устрялова о Литовском княжестве: в должности товарища министра народного просвещения, по указанию императора, он объехал Западный край, знакомясь и с характером воспитания «здешнего юношества» и, в особенности, с положением духовно-учебных заведений. На месте граф изучал быт молодых людей, «предназначавшихся в духовное звание». Одним из последствий этого обозрения стало «отделение воспитанников-униатов от католиков, перевод Виленской римско-католической духовной академии в Петербург и учреждение в Жировицком монастыре (близ Слонима) особой униатской семинарии»[618].
«Физиономия», как видим, у графа Протасова была, он живо интересовался не только политикой, но и историей, знание которой помогало ему решать ставившиеся императором конкретные задачи. В этой связи, несколько забегая вперёд, отметим, что, став обер-прокурором, граф ввёл в соответствующие курсы семинарского образования «Начертание русской истории» и «Руководство к первоначальному изучению русской истории», составленные и опубликованные Н. Г. Устряловым для гимназий и для уездных училищ[619]. Усиление преподавания исторических наук было вполне соответствовало духу николаевского царствования: по словам протоиерея Георгия Флоровского, «при графе Протасове в истории видели лучшее противоядие против библейских излишеств. В истории видели иногда свидетельство от предания»[620].
Став обер-прокурором, Протасов продолжил политику своего предшественника по усилению светского начала в управлении духовным ведомством. Как справедливо заметил В. А. Шкерин, если склонный к мистицизму князь А. Н. Голицын «соответствовал противоречивому характеру правления Александра I», то граф Н. А. Протасов «был тем же “
Соглашаясь со сказанным, выскажем только одно недоумение: указание на то, что Нечаев в должности обер-прокурора – «в известной степени историческая случайность». Шкерин полагает, что, назначая, Николай I воздал должное его знаниям и опыту, приобретённым в ходе уральской командировки и службы в обер-прокуратуре при князе П. С. Голицыне[622]. Думается, что «декабрист С. Д. Нечаев» не менее случайная фигура во главе духовного ведомства, чем фигура гвардейского офицера графа Протасова. Противопоставить деятельность одного активности другого вряд ли получится: граф довершил и развил то, что инициировал его предшественник, со временем приобретя необходимый опыт и знания.
Конечно, В. А. Шкерин прав: периоды обер-прокурорства С. Д. Нечаева и его предшественника князя П. С. Мещерского «эпохи не составили». Но из этого, полагаю, вовсе не следует вывод о несоответствии Нечаева, как сторонника принципа «просвещенного человеколюбия», государственной стратегии Николая I, в царствование которого безраздельно господствовала формула официальной народности, в трёх словах сформулированная графом С. С. Уваровым. Идеологическое противопоставление С. Д. Нечаева и графа Н. А. Протасова, на мой взгляд, лишено фундаментальных оснований: и тот, и другой прекрасно понимали, что они – всего лишь исполнители самодержавной воли «по духовному ведомству». Нельзя также сказать, что Нечаев более держался за членство в Комиссии духовных училищ, чем за кресло синодального обер-прокурора, вынужденно отбирая монастыри у католиков и униатов и высмеивая «бездеятельность православных иерархов» в то время, как православие «уже было возведено в идеологический ранг “
Во-первых, если и говорить о «политической религии», то корректнее указывать не на «православие», а на Православную Церковь. И, во-вторых, Российская империя являлась конфессионально пристрастным,
Став обер-прокурором, граф Н. А. Протасов продолжил политику С. Д. Нечаева и достаточно быстро довёл до конца начатую предшественником организацию при Св. Синоде новых учреждений, руководивших различными отраслями церковного управления под непосредственным контролем главы духовного ведомства. Уже 1 августа 1836 г. император утвердил доклад Протасова, в котором обосновывалась необходимость упразднение существовавшей при делах Св. Синода прежней обер-прокурорской канцелярии и намечалось создание особой канцелярии при обер-прокуроре (в составе директора, двух секретарей, двух помощников секретарей, журналиста, экзекутора и восьми канцелярских служащих)[624].
Прошло чуть более трёх месяцев, и 10 октября 1836 г. граф представил императору новый доклад, в котором говорил о необходимости учреждения под его, Протасова, непосредственным наблюдением Хозяйственного комитета. 14 ноября 1836 г., получив одобрение Николая I, обер-прокурор представил на его утверждение проект положения о Хозяйственном комитете. Членами его предполагалось назначить чиновника за обер-прокурорским столом, директора синодальной канцелярии, юрисконсульта и правителя дел Комиссии духовных училищ. Реформаторский пыл обер-прокурора чем дальше, тем больше разгорался: новый обширный доклад императору был сделан 22 февраля 1839 г.[625] В нём все идеи по реформированию главного управления духовного ведомства были систематизированы.
Доклад получил одобрение императора и 1 марта 1839 г. граф Н. А. Протасов получил позволение внести на высочайшее утверждение составленные проекты указа Св. Синоду об упразднении Комиссии духовных училищ; положения о Духовно-учебном управлении при Св. Синоде; положения о Хозяйственном управлении при Св. Синоде, и указа Правительствующему Сенату о соединении отделений духовных дел православного и греко-униатского исповеданий с Канцелярией обер-прокурора. Рассматривавший вопрос об отношении обер-прокуроров к Св. Синоду профессор Казанской духовной академии Ф. В. Благовидов полагал, что верховная власть, утвердив проекты указов, положений и новых штатов, «тем самым не только окончательно упрочила за прокуратурой преобладающее влияние на всю систему церковного управления, но и создала для синодального обер-прокурора положение
В результате «реформы 1 марта 1839 г.» реальное заведывание всеми делами синодального ведомства сосредоточилось в четырёх вновь организованных или кардинально преобразованных центральных учреждениях, хотя и существовавших при Св. Синоде, но с тех пор находившихся под непосредственным управлением обер-прокурора. Графу Протасову удалось завершить процесс подчинения синодального управления влиянию обер-прокурорской власти, до конца жизни удерживая за обер-прокуратурой приобретённое в конце 1830-х значение. В случае обсуждения предметов особой важности по назначению обер-прокурора собиралась Консультация – своеобразный «совет министра», состоявший из начальников структурных подразделений Св. Синода. Повышенные штаты и штатные оклады чиновников ведомства православного исповедания, введённые с 1 марта 1839 г. и соответствовавшие штатам сходных департаментов министерств, просуществовали около 30 лет, до конца 1860-х гг.[627]
Так из органа надзора обер-прокуратура Св. Синода превратилась в орган власти, в «ведомство православного исповедания», в котором состояли и клир, и иерархия. Как замечал протоиерей Георгий Флоровский, «это вполне отвечало духу Петровской реформы. ‹…› На дела церковные Протасов смотрел только с точки зрения государственного интереса: “учение, коему отечество наше одолжено нравственным своим могуществом”. Он строил Империю, и в ней церковь»[628]. Диагноз, думается, поставлен точно – реформаторскую деятельность Н. А. Протасова невозможно понять вне изучения процесса «строительства империи». Церковь в данном процессе и не могла играть первенствующую роль, поскольку первенство неизменно отдавалось государству (которое, вновь подчеркнём, по утверждению Основных Законов являлось
Неудивительно поэтому, что если С. Д. Нечаев сделал «только приступ к оппозиции Св. Синоду в управлении Церковью», указав, какая оппозиция Св. Синоду со стороны обер-прокуратуры возможна, то граф Н. А. Протасов сделал эту оппозицию столь твёрдой, что, по словам современников, из-за неё Св. Синода стало почти не видно. «У главных представителей Церкви осталась одна судебная власть, – утверждал многолетний секретарь при Св. Синоде Ф. Ф. Измайлов, подводя неутешительные итоги реформаторской деятельности Н. А. Протасова, – а церковная администрация вся перешла в руки людей светских, и Синод, в делах административных, имеет голос разве только совещательный»[629].
Даже официозный исследователь истории Св. Синода, профессор канонического права столичной духовной академии Т. В. Барсов, говоря о постепенном «обогащении» духовного ведомства в эпоху графа Протасова новыми административными учреждениями, признавался, что они «в некотором смысле» разделяли деятельность Св. Синода. А «главный виновник возникновения создаваемых учреждений» (обер-прокурор) «видел в них лучшие способы к вящшему благоустройству дел духовных и с убеждением об этом заявлял Высочайшей власти и открыто пред нею свидетельствовал о благих последствиях произведённых преобразований. ‹…›. В то время, как совершались по духовному ведомству описанные перемены, Святейший Синод оставался
Итак, случилось то, чего так опасались члены Синода, интригуя против С. Д. Нечаева: обер-прокуратура стала решающей инстанцией в решении общецерковных вопросов. Если бы синодалы не отправили его в отставку, добившись назначения Н. А. Протасова, то свои реформы, в той или иной мере полноты, Нечаев и осуществил бы[631]. Ему помешали внешние обстоятельства: прежде всего то, что он не был близок к императору и, в отличие от графа Н. А. Протасова, не являлся чиновником, «сильным доверенностью государя». Если до Н. А. Протасова право личного доклада государю в синодальном ведомстве установившимся правилом не было, то, начиная с 1836 г., Николай I принимал доклады только через него, как через него же передавал Св. Синоду свои распоряжения. Нечаев, как мы знаем, этой привилегии не имел.
ebooksa