Арена

Репетиция окончилась, а прием еще не наступил. Уже час, как Шишков с Тупино принимают сеанс говорливого осмотра клеенчатой двери «Начальник главка». Артисты идут. Каждому необходимо попасть на прием. Все проездом. Секретарь несколько раз объясняла это Шишкову.

— Проездом. Сегодня уезжают.

Шишков слушал. Тупино уговаривал секретаря, Шишкова, и опять ждали.

— Ах, Толя, видишь, конца не видно. Все идут, все проездом. А я что, я не проездом выходит, я зайцем. Надоело это заячье положение в жизни.

— Брось, брат, чего киснешь. Пройдем. Елена Ильинична, милая, успеем мы в буфет? Уже нет мочи, как есть хочется. Пойдем, Миша, подкрепимся, а то не сможешь говорить, ты и так уж похож на стручок гороха.

Буфет. Горячие сосиски, мучнистая масса зеленого гороха. Шишков тупо прикоснулся к еде и тотчас отложил ее. Есть сейчас для него было хуже лечения.

— Что с тобой? — Тупино внимательно присмотрелся к Шишкову. Какая-то странная холодная бледность проступала в лице у цыгана парадоксально, но вдруг это помертвевшее лицо стало похожим на резкий негатив.

— Слушай, Михаил, ты, часом, не болен? Если грипп, мы его мигом вытравим. А ну, махни столяру. Сейчас перца туда, поострее, соли, и гриппу сразу придет конец. Давай, брат, лечиться.

— Не болен я. Только поскорее уйдем. Как бы не пропустить приема.

— Сначала лекарство пропусти, а потом бодрым отправляйся к начальству. Давай для храбрости.

Шишков нерешительно покосился на водку, потом залпом осушил сто граммов перцового зелья.

Ему было душно в приемной. Силясь сдерживать кашель, он без конца проглатывал подступавшие к горлу комки. Когда секретарша вызвала его, он встал и вдруг почувствовал порабощающую слабость. Все внезапно стало ощутимо: язык, бессловесный, разомлевший, как от ожога, шаги, усталые, напряженные.

Он вошел в кабинет. Сел.

— Я приехал в Москву. Работаю в Н-ской передвижке. Шишков. До войны был в цирке. Теперь…

Больше он ничего не мог вымолвить. Сначала кашель длился секунды, потом он почувствовал, как теплая волна захлестнула гортань, и на белом платке появилась кровь. Шишков рванулся к двери, выбежал, не обращая внимания на испуганного Тупино и растерянную секретаршу.

Уже с лестницы он крикнул догонявшему его Тупино:

— Не надо, Толя! Оставь, я завтра приду. Болен, понимаешь.

А завтра Шишков встречал в поезде, ни с чем, кроме кашля, возвращаясь в свой «Цирк на колесах».

25

За окном летели во тьму деревья, иногда станция своими огнями налетала, как снежная метель, и исчезала. Шовкуненко видел мелькание огней, и от каждого их наплыва сердце вздрагивало, точно темное око, за которым пролетало все, оставаясь, однако, на месте, показывало немой фильм из его жизни.