Последствия

– Заеду за тобой утром.

– Ты окажешь мне огромную услугу. Спасибо.

– Не опоздай. – строго попрощался Михаэль, и Байон, отстав от него, вернулся в дом.

Под тем же предлогом, что давно не видел родных, хлебопашец попрощался с женой и детьми, и, обусловив то, что не берёт их с собой из-за дальности путешествия, уехал следующим утром с Михаэлем в Афины.

Передвигаясь по высотной местности Балканского полуострова, с гор, начало в которых брали небольшие реки, узкие переходы которых преодалялись через глубокие ущелья, перекатываясь на плоскогорья, частями задевая малочисленные равнины, проездом сквозь редколесья и фермы, не знавшиеся друг с другом мужчины, в голове одного из которых всё устойчивей закреплялась мысль о том, что Михаэль едет в город за вознаграждением, обещанным за Антипатроса, что в его сознании подкреплялось снами, в которых Байон пытался догнать Михаэля, едущего на лошади, за кем он из ночи в ночь не успевал, и тот забирал все положенные хлебопашцу деньги. Путь занял больше, чем обещал Михаэль детям и через три дня, когда до Афин оставался ещё один день пути, они заночевали рядом с обрывом, спускавшемся заострёнными штыками к полю. Байон, проснувшись после неприятнейших навеваний будущего, решил избавиться от навязчивой идеи. И единственное, что пришло в его сонную голову – убить соперника – большую роль в его решении уделялась увиденному перед собой пейзажу. Толкая бесчувственное тело спящего и не откликавшегося пробуждением на грубые прикосновения хлебопашца мужчины к обрыву, Байон остановился: «Может не стоит? Если награда будет не столь большой, о боги.». Но последняя неожиданная мысль дала ему ответ: «Сначала узнаю цену, если не понравится, буду торговаться. Им всё равно придётся уступить, если им нужна информация. Когда добьюсь приемлемой цены, всё и расскажу.». Внутренний голос уговорила хлебопашца, и лёгкое тело Михаэля сорвалось с края. Трусливо отвернувшись, Байон упал на траву и проспал оставшееся до восхода время.

Следующим вечером, мужчина въехал в Афины. Разыскав нужное ведомство на площади Акрополя, он показал надорванный, смятый листок на входе, после чего его проводили до человека, занимавшегося этим делом. Никий распорядился о том, что, если будут приходить по делу его сына, ему немедленно сообщали об этом. Байон, как ему, в ожидании высокопоставленного мужчины, рассказал принявшей его в своей комнате афинец, был первым пришедшим, знающий о пропавшем и не являющийся сикофантом. После небольшого рассказа хлебопашца о поступках Антипатроса в деревне, Никий решил лично проверить подлинность слов докладчика.

На следующий день одни из лучших коней Афин доставили их в безымянную деревню. Приезд большой группы людей, остановившихся у школы, заставил насторожиться обитателей, а самые любопытные окружили Байона. Но хлебопашец, не замечая односельчан, надменно шёл следом за Никием, и как только они дошли до дома, два стражника последовали за рабовладельцем, остальные в ожидании остановились на улице, ровно, как и Байон.

В это раннее время юноша завтракал, и топот множества копыт, никогда не встречавшийся в этих краях, тоже отвлёк его. С отцом он столкнулся, выходя из комнаты в школу, и мужчина, не говоря ни слова, обнял сына, а Антипатрос заплакал. Всё это время он ни разу не вспомнил об отце и не хотел этого, боясь собственной чувствительности, из-за которой мог забыться обо всей имеющейся в нём неприязни к Афинам и вернуться в полис ради родителя. Встретив того, которого хотел забыть навсегда, но не имея понимания о его здравом существовании, другой мог прийти в замешательство, разозлится или впасть в отчаяние, но юноша извинялся, он понимал, что совершил верный поступок, заставивший обоих осознать не только их ценность друг для друга, а также верил, что отец простил его и принял выбор сына. Руки мужчины – единственного родного человека, оставшегося после смерти матери —крепче прижимали к себе тело юноши. Стражники, стоявшие за Никием, осмотрев помещение на наличие в нём посторонних, вышли на улицу и закрыли за собой дверь.

Весь день семья провела вместе. Некоторые всё ещё проявляли интерес к приезжим, заглядывали в окна школы, но рассредоточившаяся по всему периметру здания стража, отгоняла слишком любопытных.

Всё же Антипатрос отказывался возвращаться в полис, а Никий, давно понявший твёрдость его убеждений, перестал предлагать. Сначала Антипатрос решил отменить занятия в школе, чтобы провести больше времени с отцом, но чиновник настоял на продолжении обучения, ссылаясь на то, что не может «отбирать хлеб у своего сына».

А Байон на собрании, внеочерёдно организованном Изокрейтсом, рассказал всем, кем является Антипатрос, но ни у кого это не вызвало дополнительных эмоций к учителю, ни большей симпатии, ни отвращения. Они запомнили его обычным и стеснительным, но образованным мальчишкой.

Через неделю Никий уехал с обещанием, что будет навещать сына, не забыв заплатить Байону.

К неприятному удивлению Антипатроса, никто не помнил о Михаэле. Учитель волновался за друга, но каждый, к кому он подходил, отвечал, что не знает такого человека. Память об этом необычном существе сохранили лишь Антипатрос и Байон, кошмары которого становились всё красочней и пугающе. О том, что он и Михаэль вместе уехали в Афины, мужчина никому не рассказывал.

Последнее пристанище

«Не стоит тратить время понапрасну. Пока автор трудится над повествованием о Лере, я в кратком изложении расскажу вам о Славе… то есть о Вильяме, как он сам себя переименовал. Как вы помните, нож остался в его руке, и его будущие перемещения были неизбежны. Хотя первое попавшееся ему время было весьма интересно, если не для него, то по крайней мере для меня – прекрасная пора эпохи французских Генрихов и Карлов, балы, величественные дворцы, пышные наряды – в общем даже всё это не смогло удержать его там. К счастью, его галлюцинация исчезла… Не знаю как, клянусь, что руку к этому не приложил, то ли он забыл о нём, то ли ударился головой, но как только я его встретил, то был уже Слава без моего двойника. Но это и к лучшему, не правда? Зато его учтивость, кроткий нрав, снисходительность и прочее, остались при нём – набедокурил и исчез. Наверное, останусь с ним, но не дайте мыслям волновать вас раньше моих слов, и Леру я также не заброшу.

Века меняет он, как перчатки. Хотя разделены друг от друга они не более, чем сотнею лет, и общий диапазон составил от 100 до 1994 года нового летоисчисления. И конечно же это не могло не сказаться на его здоровье: физическое он приумножил, а вот духовным ослабел, но об этом я долго говорить не хочу, а если начну, то придётся затянуть, поэтому надеюсь, что уже по ходу повествования автора вы сможете разобраться в этом сами. Машину времени Вильям часто применял в виде холодного оружия, после долгого использования которого он наточить его не смог и носил с собой только для преувеличения своих возможностей при определённых обстоятельствах.

И вот он стоит перед последним прыжком. Решил Вильям об этом сам, и, кстати говоря, ни разу он меня не видел, и я с ним не говорил. Причина эта скудна в вашем понимании, но кто вы такие, чтобы судить его, когда сами не знаете примера на себе – ему стало скучно. Одни и те же нравы, люди, менялись только декорации, но вскоре и это перестало удивлять разнообразием. Пользуясь только одной кнопкой, Вильям не мог выбрать период прибытия, оттого века стали повторяться (один раз его даже узнали), интерес угасал и скоро совсем иссяк.

Но что же, ведь много он и приобрёл. Как я уже сказал, он в форме тела покрупнел, от голода исчерпался лишний вес, выступил небольшой рельеф, разработанный в большинстве на реях мачт и украшенный десятком шрамов, не задевших собой только его погрубевшее лицо. Теперь он знает восемь европейских языков в совершенстве, а остальные, около двадцати, на приемлемом для разговора уровне. Более в его закаменевшем в изоляторе интеллекте не поменялось.

Исчез в последний раз, вы с автором к нему – ей в их сознании открыт любой проход, а я на поиски последнего пристанища – во время.»

Не помня того, как он проснулся, облитый помоями, и заснул через несколько минут, только успев занять скамью в трактире, Вильям вскинул голову и, пытаясь открыть слипавшиеся веки, показал окружающим свою прежнюю, за годы не сменившуюся, мягкую, льстивую и в данный момент будто пьяную улыбку. Единственным, кто заметил его пробуждение, был хозяин заведения, который немедля подбежал к мужчине.