Разве это еще могло иметь какое-то значение?
Могло ли вообще что-то теперь иметь значение?
– Девочка моя, моя плоть и кровь, – всхлипывал папа. – Как же так? Разве так я тебя воспитывать? Разве я не объяснять тебе, что человеческая жизнь – нет цена?
Я больше ничего не чувствовала, внутри меня были только холод и пустота. Но признание принесло облегчение – я разделила с папой свою ношу, и мои проблемы стали теперь и его проблемами.
Папа принялся рыться в сумке Паолы, и когда среди прочих вещей он обнаружил фото малышки в надувных нарукавниках, то не выдержал и громко заплакал.
– Я звонить полиция, – всхлипнул папа.
– Нет, нельзя! Том убьет меня, в самом деле убьет! И я не хочу в тюрьму! Пожалуйста, папа, пожалуйста…
За дверью послышались шаги, а потом раздался звук ключа в замке. Через несколько секунд, не сняв ни куртки, ни ботинок, на пороге кухни возникла Мария. Из прихожей раздался голос Винсента.
– Что случилось? – выдохнула она.
Да, все началось с Тома.
У него была какая-то патология, с ним что-то было всерьез не так. Он был параноиком, вечно чувствовал себя обделенным, униженным и оскорбленным, и единственным способом, которым Том пытался справиться с этими чувствами, стало насилие. Но для меня это не может служить оправданием – я в высшей степени причастна ко всему, что произошло в тот вечер. Если бы только я положила этому конец раньше, если бы отважилась порвать с Томом или хотя бы попросить помощи, Паола до сих пор была бы жива. И где-то на другом конце света одна семья не лишилась бы дочери, сестры и мамы.
Когда в ту ночь папа привез меня из больницы домой, он сказал вслух то, о чем я уже успела подумать.
– Ты такая юная, Ясмин. Такая юная, но жить так, словно смерть наступать тебе на пятки.
47
Была суббота, шестнадцатое ноября тысяча девятьсот девяносто шестого года.
Мама, Сильви и я возвращались домой с танцевального концерта. Танцевала Сильви, не я. Из нас двоих талант был только у нее – она была чудо-ребенком и уже в пятилетнем возрасте танцевала, приковывая очарованные взгляды телеаудитории.
Мама с папой собирались отдать ее в танцевальное училище.
До того, что может вырасти из меня, в то время никому не было дела.
Сильви было двенадцать, и мне кажется, что она еще всерьез не задумывалась, кем хотела бы стать – что можно знать в двенадцать? Но танцы она любила. А ее тело словно было создано для классического балета – миниатюрное, мускулистое и гибкое. В моем теле не было ни единой музыкальной клеточки, и такой гибкой, как Сильви, я тоже не была – не могла сесть на шпагат или завязаться в узел. Да и не хотела, чего уж там. Мне казалось, что это бессмысленно. Я предпочитала сидеть в своей комнате над уроками – в школе я хорошо училась – или тусить с девчонками, сплетничать о мальчишках и слушать музыку.
Сильви сидела на переднем сиденье, рядом с мамой, все еще в концертном костюме и гетрах. Черные волосы ее были собраны в тугой узел и подколоты множеством шпилек.
ebooksa