Все лгут

У меня закружилась голова, и накатила такая слабость, что я зашаталась и пришлось ухватиться за стену. Я стащила куртку, но не смогла вспомнить, куда ее нужно повесить, поэтому просто оставила ее лежать на полу. Затем я стянула с себя сапоги и, спотыкаясь, побрела в туалет, где бросила на пол сумку Паолы и включила свет.

В голове застучало, и тошнота снова подкатила к горлу. Я наклонилась над унитазом в надежде поблевать, но из меня ничего не вышло – в желудке, вероятно, уже ничего не осталось, настолько часто в последние дни меня рвало.

Я медленно поднялась на ноги и взглянула на свое отражение в зеркале.

Поперек нижней губы зияла глубокая, в несколько сантиметров длиной, рана, из которой все еще сочилась кровь. Во рту было странное ощущение – один из передних зубов оказался сломан, я могла пошевелить его языком. На ключицах запеклись кровавые отпечатки ладоней, словно на рисунке, выполненном пальчиковыми красками.

Я повернула лицо одной стороной к зеркалу, потом – другой. И тогда заметила.

У меня пропала сережка.

Эти золотые серьги мама подарила мне на тринадцатилетие, и с тех пор я надевала их почти каждый день. У Сильви были точно такие же.

В груди екнуло. Должно быть, сережка выпала где-то в усадьбе.

– Господь Всемогущий, Ясмин!

Я повернула голову.

В дверях стоял папа, в кальсонах и поношенной футболке с принтом Боба Марли. Он смотрел на меня, вытаращив глаза, а его волнистые, тронутые сединой волосы обрамляли лицо, словно нимб.

В тот вечер папа вытащил из меня все.

Он отвел меня в кухню, усадил на стул, принес бинты и дезинфицирующие средства. И пока папа обрабатывал мое рассечение, мне пришлось выложить ему все до единой грязные подробности последних месяцев – он извлекал их из меня, словно осколки стекла из открытой раны.

– Том бил меня, – призналась я, когда папа спросил, что случилось с моим лицом.

– Я знать! – вскричал он, с такой силой ударив кулаком по столу, что на пол полетели сразу несколько использованных салфеток. Пропитанные кровью комочки ткани остались лежать у моих ног. – А в следующий миг: – Беременна? Господи! Почему ты ничего не говорить?

Потом стало хуже. Когда я рассказала о Паоле, на место папиных гнева и сочувствия пришли шок, смятение и отвращение.

– Вы сделать что?

Что-то в папином взгляде погасло – буквально, словно кто-то выключил свет. Словно все надежды, которые он питал в отношении меня, в один миг померкли.

– Вы сделать что? – еле слышно, шепотом повторил он.

Не помню точно, что я лепетала в свое оправдание – наверное, что Том заставил меня, что я находилась в состоянии шока, что она была уже мертва, когда мы столкнули сани в прорубь.