Все лгут

Жизнь определенно продолжалась, и благодаря Винсенту жить дальше оказалось не только возможно, но и не бессмысленно.

В тот день Самира арестовали, что было ожидаемо.

Чего я ждала меньше всего, так это сборища людей возле нашего дома, которое обнаружила, вернувшись тем вечером домой в компании Гуннара. Не знаю, догадывался ли он об этом и не потому ли настоял на том, чтобы меня проводить.

Возле дома столпилось не меньше пятидесяти репортеров – машинам не хватало места в небольшом тупике рядом. Когда мы с Гуннаром выбрались из его старенькой «Вольво», журналисты ринулись к нам. Они совали камеры и микрофоны прямо мне в лицо и выкрикивали вопросы:

– Вы верите в виновность Самира?

– Что вы можете сказать о Ясмин, о состоянии ее психики?

– Ходят слухи, что Самир употребляет наркотики, вы можете это прокомментировать?

– Вы знали о том, что Самир – мусульманин, когда выходили за него замуж? Он настаивал на том, чтобы вы сменили веру?

Гуннар оттеснил их в сторону, пояснив, что комментариев у меня нет и я хотела бы, чтобы меня оставили в покое и уважали мое решение. Он положил руку мне на плечо и аккуратно провел к двери. Войдя в дом, он, ругаясь себе под нос, прошел по всем комнатам, опуская на окна рулонные шторы и жалюзи и задвигая занавески.

– Совет, – сухо произнес он, вернувшись в кухню. – Не давайте никаких комментариев, не отвечайте ни на какие вопросы. У вас, конечно, есть право обсуждать эту ситуацию с кем вы сочтете нужным, но если хотите сохранить частную жизнь, сохранить какую-то жизнь, вам следует отказывать в беседе всем репортерам без исключения.

Гуннар стоял у плиты, и я впервые взглянула на него с любопытством. Кто же он такой? Я почувствовала симпатию к этому доброму полицейскому с голубыми глазами. Не в том смысле, разумеется. Но на Гуннара я могла положиться и в его обществе чувствовала себя вполне сносно, хоть мы с ним и не были в одной лодке.

«Кто знает, Гуннар Вийк, – подумалось мне. – Кто знает, что могло бы быть в другой жизни».

– Чаю? – спросил он.

– Да, спасибо, – отозвалась я.

Он налил воды в кастрюлю и поставил ее на плиту. Достал из буфета чашки и уже потянулся за коробкой с чайными пакетиками, которая стояла возле дровяной плиты.

– Его посадят? – спросила я.

Гуннар озабоченно наморщил лоб и кашлянул.

– Мы даже не знаем, будет ли возбуждено уголовное дело. И мне не следует вести разговоры на эту тему.

Он разлил кипящую воду по чашкам. Пар, валивший от кастрюли, поднимался к потолку.

– В особенности с вами, – добавил Гуннар, и на его лице мелькнуло слабое подобие улыбки.