– Вздор, мать моя! Выкинь дурь из головы: за Пожарским тебе не бывать!
– А за Андозерского я не пойду!
– Слушай, Нета, – внушительно сказал Мотовилов, – я тебе серьезно советую, – подумай!
– Подумай, Нета, – сказала Марья Антоновна.
– А иначе тебе худо будет. Я из тебя дурь выбью, не беспокойся. И актеру не поздоровится.
Нету подвергли беспрестанному домашнему шпынянью. Отец призывал ее раза по два на день в кабинет и читал длинные наставления, – должна была стоять и слушать.
– Я устала, – сердито сказала она во время одного такого выговора.
– Ну так стань на колени! – прикрикнул отец.
И ей пришлось еще долго слушать его, стоя на коленях.
Мать пилила понемножку, но почаще. Юлия Степановна подпускала шпильки. Видеться с Пожарским Нете не удавалось, но сумела-таки переслать ему записку.
Дня через два Пожарский явился утром и попросил доложить Алексею Степановичу. Горничная, молоденькая, смазливая девушка, вся красная и крупная, рыжеволосая, краснолицая, в красной кофточке и белом переднике, с красными большими руками и с красными ногами, принесла ответ: не могут принять. Пожарский сказал:
– Скажи Алексею Степановичу, что по важному для него делу.
Горничная пошла неохотно. Пожарский вынул из кармана визитную карточку и карандашом написал:
«Дело у меня несложно, не хотите выслушать, так я словесно передам через кого-нибудь, только, может быть, вы пожелаете избегнуть огласки – дело щекотливое, и огласка ваши же планы расстроит».
Горничная вернулась и сказала ухмыляясь, словно радуясь чему-то:
– Извиняются. Никак не могут.
– Ну так передай вот это.
Через минуту горничная опять вышла к Пожарскому. Красное лицо ее досадливо хмурилось. Она сказала:
– Просят пожаловать.
– Давно бы так, – проворчал Пожарский.