– Этакий сиволдай!
Он потянулся за брусникою.
– Вы не понимаете? – сказал Шестов. – Он в моей квартире вел себя безобразно. Я ему это и написал.
– Нет, позвольте, – сердито возразил Гомзин, – вы должны сказать, чем вы оскорбились. Иначе, помилуйте, что же это будет?
– Да, конечно, – сказал Оглоблин, – нам надо знать, мы все-таки по поручению… ну, и все такое. А то что ж пороть горячку из-за пустяков.
– Да вы какое именно поручение имеете? – досадливо спросил Шестов.
– Да вот, – объяснил Гомзин, – Алексей Иваныч очень раздражен и желает получить от вас объяснение письма.
– Какое ж ему объяснение? Ведь он оскорбил, а не я.
– Да что тут валандаться! – решительно сказал Оглоблин. – Вы на дуэль вызываете?
«А что, – подумал Шестов, – желаю ли я с ним драться, с этим?.. Фи, гадость какая!»
Брезгливо поморщился и ответил:
– Это, кажется, понятно. Уж это от него зависит принять вызов, или извиниться, или еще что выбрать.
– В таком случае, – сказал Гомзин, – нам необходимо знать, что именно вы считаете оскорбительным.
Шестов опустил глаза. Стало совестно рассказывать о вчерашней грубой сцене. Сказал:
– Я просил Василия Марковича Логина принять на себя в этом деле переговоры, – прошу вас к нему обратиться.
Гомзин и Оглоблин переглянулись.
– Ну, этого мы не можем сделать, – сказал Гомзин, – мы еще не получили полномочий.
– Зачем же вы пришли? – спросил Шестов. Взволнованно заходил по комнате. – Да нам, собственно, надо знать, в чем именно… – Шестов говорил бешено-тихим голосом. – В том именно, что он вчера пришел, когда меня не было, сел на кресло, положил ноги на диван и говорил оскорбительные слова моей тетке. Понятно?
– Позвольте, – сказал Оглоблин, – что ж такое? Ну, он вчера выпил лишнее, ну что ж из того.
– Надеюсь, однако, что вы теперь имеете что сказать Алексею Иванычу, а о прочем обратитесь к Василию Марковичу.