Бенгардийская история

– Да, да, я помню… – вздохнул Ананд. Отец посмотрел на сына таким взглядом, будто что-то хотел сказать, но передумал, и вернулся к работе над доспехами.

«Я и не собираюсь лезть в логово к зверю, – рассуждал про себя Ананд. – Я лишь взгляну на него одним глазком».

И вот на Бенгардию опустилась ночь. Успокоительная прохлада со взбитыми в остывшем воздухе усыпляющими ароматами трав и цветов влилась в землю, умаянную за долгий день под солнцем умаянную горячкой. Мир потерял голос, лишь сверчки спешили, как секундные стрелки, да в своей кровати похрапывал Прабхакар. Постель Ананда пустовала.

У тигрёнка свихнулось сердце. Словно карликовые яблочки, поспевали у него над головой звёзды, и мерещилось, что встряхнёшь эти небесные сады, и звёзды градом посыпятся к твоим лапам. Ананд крался, пригнувшись и слившись с землёй, а песок застенчиво шуршал под его мякишами. С раскрытой от волнения пастью, как будто ему не хватало воздуха, он боязливо озирался по сторонам, изредка поглядывая в окна хижин, свет из которых словно бы вычерпали вёдрами.

Ананд чуть было не нарвался на патрулирующую ночные улицы королевскую стражу, и сердце его ушло в пятки, но он мигом сообразил, что нужно воспользоваться искрой, и стал невидим. Но быть в невидимости отнимает довольно сил, и вдобавок по всему телу пробегает то ощущение, какое бывает, когда беспокоишь свежую ранку. Маленький бенгардиец затаил дыхание. Стража вышла из-за угла и с ленивыми разговорами прошла в опасной близости от него.

К неприятному чувству пришлось вернуться, когда он увидел, сколько стражников стерегут дворец. Прошмыгнув мимо, Ананд подобрался к обрыву. И снова искра – перевернуть мир, обойтись в этот раз без полётов, взобраться по ровной, уже не отвесной стене. Главное – не терять сосредоточения, не то мир вернётся в прежнее положение, а ты покатишься в обрыв. Ананд долго брёл по шершавым базальтовым столбам, пока наконец не добрался до витражного окна, мозаика которого, утратив свой цвет, серела оттенком простуженного неба. Тигрёнок застыл в нерешительности.

«Что за зверь прячется там, за окном? – спрашивал он себя, и даже его внутренний голос дрожал. – Что я увижу, если загляну внутрь башни?»

Ананд, слушая, как колотится сердце, всё отговаривал себя от этой затеи, думал бросить всё и повернуть назад, домой, в тёплую постель, но тайна башни манила, притягивала его. Он всегда мечтал стать первооткрывателем, и сейчас он во что бы то ни стало хотел исполнить свою мечту.

Ананд осмотрел окно: оно было глухим. Чтобы не выдать себя, он, медленно вытягивая шею, заглянул в него и, как в пруду, увидел отражение тусклых крапинок звёзд и своё отражение, увидел себя, пугающе изменённого: чёрного, словно его замазали тушью. И больше ничего – никакого обещанного зверя, сплошной мрак, горечь разочарования и беззубая злоба. На мгновение он забылся, но этого мгновения хватило, чтобы мир вновь встал на своё место. Ананд почувствовал, что падает, и начал беспорядочно крутить и вертеть мир, пока не плюхнулся задом в окно и не разбил его.

Глава 6. Два золотых камушка

Звон стекла, прозвучавший ещё оглушительнее и страшнее в тишине, перебудил бы всю Бенгардию, если бы Ананд вовремя не спохватился и не собрал все звуки, оборвав их на полутоне, и не превратил их в цветок колокольчика, такой же чистый и прозрачный, как само стекло. Такой же чистый и прозрачный, как прекрасная маленькая бенгардийка, поднявшая голову с подушки, сонную, будто наскоро слепленную из теста замотанным перед королевским пиршеством, но гениальным кондитером. Её белая мордашка родилась в свете ночника, который она включила, лишь прикоснувшись к нему лапой, а её глаза скрывала голубая повязка с вышитой на ней золотой нитью глазками с золотыми же длинными ресничками, похожими на лучи солнца. На её лбу, как у всех бенгардийцев, зеленела звезда. И тут же за звоном стекла последовал другой, не менее громкий звук, а точнее – пронзительный визг испуганной насмерть прекрасной маленькой бенгардийки. Его Ананд тоже превратил в колокольчик, и теперь он сидел на холодном каменном полу с одним цветком в зубах, а с другим – в лапе.

– Как… как ты это сделал? – справившись с собой, спросила прекрасная маленькая тигрица. Её голос звучал нежно и тепло, как молоко с растопленными в нём золотыми бусинками масла. Своими золотыми глазками на повязке она изучала дрожащие волнами цветы, но повязку не снимала. И эта голубая повязка разжигала в Ананде ещё больше любопытства, занимала собой все его мысли.

– Фаф я фелал фто? – спросил Ананд и вдруг вспомнил, что у него в пасти цветок, выплюнул его и спросил внятнее: – Как я сделал – что? – А потом и сам догадался: – Ах, колокольчики! Да это же звуковая ловушка! Мы, бенгардийцы, если наделали шуму, а шуму наделывать было ну никак нельзя – мы так ловим лишние звуки. Об этом же известно каждому… – он оборвал себя на полуслове и, кажется, начал понимать, кем был тот несмышлёный бенгардиец, оставивший заметки на полях книжки про змей. Точнее, несмышлёная бенгардийка.

– Никогда бы не подумала, что из звуков можно делать цветы! – звонко рассмеялась прекрасная маленькая тигрица, подтянув одеяло к мордочке и спрятав за ним свою улыбку.

– Не только цветы. И не только из звуков… – робко произнёс Ананд, почему-то вспомнив про свои эдельвейсы из молочных зубов, и устыдился, но не перед собой, а перед чистой и прекрасной маленькой тигрицей. – Ты что, никогда ничего не слышала об искре?

– Почему же, слышала! – гордо заявила она, приподнявшись в постели, но всё ещё скрываясь под одеялом. – Искра бывает, например, если бьёшь камень о камень. Или когда зажигаешь спичку. Или…

– Нет, ты не поняла… – остановил её Ананд. – Я говорю о той искре, которая у нас внутри.

– У меня внутри никакой искры нет, – приуныла прекрасная маленькая тигрица.

Ананд удивился так, как никогда за свою жизнь не удивлялся, хотя всегда полагал, что удивить его уже более ничего не может.

– Как тебя зовут? – кротко, словно боясь спугнуть, спросил у неё Ананд.