Ждали, что будет дальше. Так сказать, во втором действии.
Старик спокойно уселся на свое место. По-видимому, с газом у них был полный порядок. Только начали смотреть спектакль, как снова слышим:
— А дверь за собой не забыл запереть?
Тут он уже не выдержал:
— Не можешь оставить меня в покое хотя бы в театре?
Однако вижу: спокойствие окончательно покинуло старика. Волнуется почем зря за дверь, которая в это время, может быть, не заперта.
— Ладно, — проворчал он. — Так и быть, сбегаю домой во время следующего антракта.
После спектакля я пошел провожать Айбику. Она хохотала всю дорогу, вспоминая или то, что сказала старуха, или то, что ответил старик. Нам было очень весело.
Только перед тем, как пожелать мне спокойной ночи; Айбика сделалась серьезной.
— Неужели и мы на старости лет будем такими смешными? — спросила она.
Я заверил ее в том, что не будем. Не будем мы смешными, вот увидишь!
На другой день я нарочно пошел на вахту пораньше, непременно желая рассказать ребятам о забавной истории в театре.
…На улице трескучий мороз, а у нас в цехе тепло и уютно, хоть в одной рубашке ходи, — отмечаю я про себя. Чувство уюта усиливается тем, что дела наши идут как надо. Первые десять тысяч тонн карбамида отправили во все концы страны и даже, как говорил Амантаев, на Кубу, далеким нашим братьям.
Влетаю в операторскую, чтобы расхохотаться прямо с порога, и вижу совершенно необычную сцену: Нагима идет навстречу. Сияющая!
— Слушай, — говорит она, — ты, случайно, не знаешь испанский язык?
— Для чего тебе испанский?
— Написали бы вместе какому-нибудь кубинцу письмо. «Дескать, этот карбамид — наш подарок».
Даже обнять ее захотелось по-братски!
— Женщины по-другому будут жить, и руки у них, понятно, облагородятся, — тянул свое Катук. — Не работницами их будут называть, а повелительницами машин. Во всем цехе одна-единственная женщина и та — повелительница, в другом — вторая, в третьем — третья.
Я посмотрел на мелкую сеть морщинок под глазами Нагимы и вспомнил: однажды заболела ее соседка. Нагима не задумываясь взяла ее двух детишек в свой дом: «Там, где четверо, еще двое не в тягость!» — говорила она в те дни.