Проводили мы ее, как и встретили, с какой-то неосознанной грустью. Отчего бы это?
— Небрежной походочкой ходит! — оценил на глаз Барабан. — Ну, погоди. Нет такой бабы…
Мне отчаянно захотелось стукнуть его по морде. Остальные промолчали. По-видимому, они уже не обращали на него никакого внимания или, возможно, не хотели с ним, болваном, связываться. Кулаки у него крепкие.
Почему я так люто возненавидел Барабана? И сам объяснить не могу. Может быть, вот за эту бесстыжую самоуверенность.
Если бы при мне задели честь другой женщины, я бы тоже возмутился. Но вряд ли бы дело дошло до открытого протеста. А Майя Владимировна Саратова для меня — исключительная личность. Пусть она старше меня лет на пять или шесть, дело в конце концов не в этом. Я никому не позволю говорить о ней плохо.
— Брешешь ты! — сказал я, повернувшись к бригадиру. — Вот уж грязная брехня то, что ты сейчас сболтнул.
Протест у меня, вообще-то говоря, получился довольно ребячливый. Однако я не предполагал, какой эффект он вызовет.
Барабан подскочил ко мне.
— Это ты, сосиска в молочном возрасте, сомневаешься насчет моих слов?
Оскорблять он умел. Теперь у меня не оставалось никакой возможности к отступлению. Я сразу понял, что сегодняшняя стычка определит наши отношения на все будущие времена. Мне захотелось крикнуть ему в лицо какую-нибудь грубость, но я сдержался.
— Сознайся, — по возможности миролюбиво проговорил я, — большое свинство говорить так о женщине. Тем более, и ты это знаешь, ее некому защищать.
Когда-то Задняя Улица говорил кому-то по телефону, я случайно подслушал, что года два назад муж Саратовой погиб при взрыве.
Бригадир посерел от злости; наверное, я на больную мозоль его наступил.
— За каким чертом, безмозглый парень, ты суешься не в свое дело? — прорычал он, надвигаясь на меня.
— И сделался великий вопль во всей земле египетской. — Катук зевнул и нормальным человеческим голосом произнес: — Эх, мил-человек, зачем только ты с ним связываешься?
Ничего себе сценка! Один лезет в драку, а другой услужливо осуждает слабого. Понимаю, им обоим хочется подавить новичка, чтобы он стал покорным да шелковым. Они только одного не рассчитали: если во мне взбунтовалась душа, я иду наперекор всему. Я понимал, что мне с Барабаном не сдюжить. Горло сжимали спазмы, но я заставил себя прохрипеть:
— Пусть Майю Владимировну оставит в покое!
Не успел я кончить, как уже растянулся на земле. Особой боли не чувствовал, он ударил вполсилы.
— Грязный хвастун, очумел, что ли? — заорал я, вскочив.
— Значит, урок не пошел впрок, — глухо пробасил Барабан. — Придется, как вижу, повторить.