В деревушке, куда Ивлита вернулась на следующий вечер после пожара, ее встретили с напускным безразличием. О том, как поплатились крестьянки за нападение, здесь уже знали и потому о враждебных действиях против беременной не было и разговора. Ее чуждались, с беспокойством глядя на неуклюжий живот, и только. Однако, какие предрассудки горцами ни руководили, Ивлита была столь богата, что отказаться от ее предложения продать ей один из домов значило упустить редчайшую сделку, и в тот же вечер Ивлита стала, за кипу отсыревших в пещере денег, владелицей свайной постройки, недавно сколоченной поблизости от хлева кретинов и разделенной на несколько игрушечных комнат.
Старых друзей Ивлита не нашла. Столкновение Лаврентия с зобатым делало ее навсегда врагом зобатой семьи. Когда Ивлита попыталась навестить изнеженное сословие, те из трудовых прежних сообщников Лаврентия, что уцелели, не позволили женщине переступить ворот, встретив комьями глины и поношеньями. Но Ивлита не придала этому никакого значения. Некогда было разбираться в мелочах. Рождество близилось.
Одна только старшая из зобатых дочерей отказалась подчиниться настроению братьев и переселилась к Ивлите в курятник, притащив с собой красного дерева колыбель, подарок изнеженных, богатейшая резьба и отделка которой напоминали о карнизах и ставнях исчезнувшего дворца. Словно по мановению, все в новом жилище было налажено и устроено. Поутру зобатая дочь хлопотала по хозяйству, заполдень садилась подрубать пеленки и шить одеяльца, а в сумерках бралась за гитару и, устроившись на постели, у Ивлиты в ногах, певала одни и те же восхитительные песенки. Ночи были туманными и притихшими. С зодчеством и починками было покончено до весны, почему солнце вступало в вымершую будто бы деревушку: ни стука топоров, ни крика. Даже солдаты не показывались. И так целый день.
Отчего, когда во время одного из ужинов дверь медленно приоткрылась, пропустив в столовую Лаврентия, его появление было скандальным и возмутительным. Стенной фонарь слабо освещал вошедшего, но и того, что увидела Ивлита, было достаточно. За несколько дней отсутствия Лаврентий отощал и постарел. Лаврентий снял шляпу, виновато комкая войлок, и седая прядь упала разбойнику на глаза, полуприкрыв зрачки, теплившиеся незнакомым и нехорошим светом. Бодрости, силы, великолепия не осталось и признаков. Платье было не только загрязненным, но и неряшливым, и бывший щеголь, никогда бы не осмелившийся прежде показаться жене в таком виде, даже не счел нужным извиниться за невнимание. Согнулся и ростом будто стал меньше. И ничего не выражал прежний герой, кроме бессилия и неправдоподобной усталости.
Не здороваясь, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь взглянуть в лицо Ивлите, Лаврентий, с запинками, рассказал о том, как хотел вымолить прощение, но в церкви, как раз когда он собирался подать бумагу, кто-то выстрелил в императора и из-за возникшей вследствие этого сутолоки Лаврентий был оттеснен. Мало того, кто-то начал взывать: “Лаврентий”, что пришлось спасаться бегством.
Ивлита слушала без всякой охоты рассказ, точно наперед зная его содержание. Но, когда Лаврентий с горечью в голосе добавил, что самое глупое во всем этом балагане то, что император не кто иной, как брат Мокий, Ивлита вспыхнула, и неожиданно Лаврентий показался невыносимым и отталкивающим столь, что она сжала кулаки и стиснула зубы, дабы удержаться и не броситься на него.
“Где только не было жертв Лаврентия”, – думала она. Они были здесь, в деревнях, покоились на скромных кладбищах и в лесной сырости, резвились на дне рек и на морских отмелях, живали в горах, в городах; и даже на троне, управляя миллионами <и> миллионами огромнейшей империи, разлагался казненный Лаврентием человек. Смерть проникала всюду, никого не щадя и с быстротой невообразимой, и последней землей, среди бушующего разлива затерянной и с минуты на минуту готовой исчезнуть, была Ивлита и ее чрево.
Противоречие между Ивлитой и Лаврентием настолько велико, что об их примирении нечего и думать. И сколь наивны были ее желания, чтобы тот положил оружие и отказался от прошлого. Разве может Лаврентий, сама смерть, перестать быть собой? И до чего правы крестьянки, полагая, что разбойник должен оставаться бездетным. Но разве Лаврентий <не> останется все равно бездетным, заразив смертью жену и свое потомство?
Все равно бездетным? Нет, нет, ее ребенок будет жить, играет и просится наружу. Сама умереть Ивлита не побоится, но отстоит величайшее свое сокровище. Проникнет куда угодно, хотя бы на край света, к птицам, к зверям, к рыбам, спрячется жабой под камни, зароется землеройкой в землю, но так, что ее никогда не найдет Лаврентий, ничего не сможет поделать, и, спасенный, оберегаемый придет в мир, будет расти младенец. И Ивлита, ощерясь взглядом, полным ненависти и бесстрашным, испепеляла Лаврентия, раскрасневшаяся и в гневах, и Лаврентий, поднявший было на нее глаза, сперва оробел, а потом удивился нескрываемой вражде, бросил шапку и забегал по комнате, размахивая руками.
Будто он виноват, всему подчинившийся, что в Рукоблудного выстрелили. И что Лаврентий, в самом деле, такого сделал, чтобы Ивлита теперь ненавидела его? Ведь он убивал – или защищаясь, или наказывая поделом коварных, либо ради нее? Но можно ли его упрекать, что любовь вскружила ему голову? И что это за художественный прием – раздувать несколько убийств (за каждым горцем их столько же, если не больше) в исключительное по злу событие.
Нет, довольно умозаключений. Если Ивлита не хочет, чтобы он убивал и грабил, он и не будет, готовый коротать с нею век в нищенстве. Здесь он, разумеется, жить пока не может из-за солдат, но когда они, с наступлением снеговья, уберутся восвояси, то переселится сюда. Однако и Ивлите не следует возвращаться в горы. Уже холодно, и потом ребенок. Поэтому Лаврентий устраивается в лесу и будет навещать Ивлиту с наступлением ночи. И Лаврентий повалился спать, даже не разуваясь.
Всю вечность Ивлита не закрывала глаз, а когда, с первыми петухами, Лаврентий покинул жилище, встала и она, спешно оделась, отдала распоряжения зобатой и не, дожидаясь дня, устремилась в лес. Живот сильно мешал ей, но сырой грунт благоприятствовал, и, пока по ту сторону поредевших листьев рассвет и туман срывали наперебой звезды, Ивлита была уже далеко от невыговариваемой деревушки.
Туман опередил солнце. Сначала скользил, замедляя ее ход, навстречу Ивлите над деревьями, а потом ожирел, спустился, и остались от них стволы и бревна плавать в нехорошей гуще. Давно ли он был на пастбищах сухим и легко испаряющимся. А теперь, маслянистый и неуступчивый, не сходил с дороги, упорно скрывал от беженки и где запад, и зрелище давно ожидаемой и наконец пришедшей исцелительницы осени, счастливой и отпускающей и слишком короткой, чтобы наскучить.
Но Ивлита шла в гору, не теряя времени. А день, усиливаясь, сгонял туман вниз, пока не появились сперва неопределенные, а потом как на зло очевидные окрестности покинутого ущелья. Сколь отличной была по содержанию пресловутая картина от тех, к которым привыкла и из года в год с умилением присматривалась Ивлита.
В небе, заведомо углубленном и не чашевидном, а воронкообразном, готовом всякую минуту завьюжиться, облака были такого цвета, каким обыкновенно бывает небо, а небо совершенно белым, без единой кровяной капли, несмотря даже на утренние часы, и кровь, оказывавшаяся теперь самой обыкновенной и отвратительной человеческой кровью, пролившись, лежала пятнами на листве (особенно по ту сторону котловины, к востоку от деревушки зобатых), сочилась на мхи, пропитывала почву, то свежая и совершенно алая, или подсохшая бурая, или розовая младенческая, и всех других состояний, и впервые со времени убийства Ионы заметила Ивлита, что у нее ноги изранены и по колено в крови. Снеговые тела, подымавшиеся на севере, окаймляя пастбища, были такими же обагренными и искалеченными. Но, не обращая больше внимания ни на ледники, ни на болезнь, спешила, задыхаясь, Ивлита, успеть бы только, и с трепетом думала, что если промешкает, то и взамен нового тела выпадет смерть.
На лужайках не было не только травы, но даже кустарники были обглоданы. Завтра-послезавтра пастухи пройдут по местам со свистом и оханьем, нарушая заключительной сутолокой тишину, все заготовившую для долгой зимовки и спячки, и гоня перед собой коз. Если бы можно было присесть и отдохнуть.
Вот и площадка с кустом самшита, обвешанным обрывками платьев и головных уборов и пучками женских волос и крестиками в честь козлоногого и с просьбою о заступничестве. Ивлита сразу узнала куст. Не тут ли пролегал ее путь, когда, спускаясь с пастбища, бежала голая в направлении лесопилки. Если бы тогда медведи не помешали остановиться, никаких несчастий и не было. И, вырвав из головы локон, Ивлита повесила, спеша, на одну из веточек. Хранитель, заметь!
А вот и деревня по ту сторону. Рукою подать. Прошлый раз в беспамятстве Ивлита ничего как следует не увидела. А теперь изучала с любопытством человеческое скопление, много обильнее и богаче покинутой деревушки. Хотя вид отсюда не столь обширен, как с ледников, но плоскость ближе, почему легко различить, что деревня с лесопилкой не одна, а дальше и ниже лежат другие, многочисленные и такие же просторные, вкрапленные в беспредельную равнину, новый мир, в котором Ивлита будет жить новой жизнью.
Достаточно было Ивлите начать спускаться, наткнулась на крестьян, ей незнакомых, но сразу опознавших ее. “Ивлита!” Куда она идет, ее захватят, ведь в деревне опасно. Не успели заговорить одни, появились другие. “Остановись, нисходить – безумие, не люди сидят там, а зверей хуже”. За встреченными прибывали новые, убеждали, упрашивали вернуться. Но та, с лицом восхищенным и непостижимым, продолжала. И нисколько не смутило ее, что, когда подошла к деревне, уже окружена была сотней. К сотне прибавились сбежавшиеся отовсюду деревенские, и, когда Ивлита достигла сельского управления, в котором проживал капитан Аркадий, площадь перед управлением запружена была тысячным и клокочущим людом.
Капитан Аркадий за время пребывания в деревне привык к тому, что никакой обитатель не только останавливаться против управления, но даже пересекать площадь не осмеливался, и посетители лежащих против управления кабаков если в кои веки отваживались навестить кабатчика, то не иначе как с черного хода. “Что за светопредставление”, – подумал капитан, сидя в рубашке за столом и пробуя, несмотря на полдень, свой утренний кофе, проклиная в который раз Лаврентия и дикую страну, засосавшую без всякой надежды на успех. Да, Аркадий уже не верил в возможность поимки Лаврентия, после истории с пожаром особенно, в которой он видел сорвавшимся тот случай бескорыстного и бессознательного предательства, на который он так рассчитывал. И решил сегодня же писать донесение по начальству, прося перевести в иное место и дать более удобоисполнимую работу. “Что за чудо”, – переспросил он себя еще раз, встал и зевая подошел к стеклянной на балкон выходящей двери. На площади, прямо перед Аркадием, превосходя на две головы всех привычных и давным давно надоевших, но сегодня неестественных и преображенных крестьян, стояла женщина, которая, будучи на взгляд Аркадия, пожалуй, слишком крупной, была все-таки такой прекрасной, что капитан тотчас сообразил, что это и должна быть Ивлита, сожительница разбойника Лаврентия. Однако, сколь много Аркадий о ней не слышал, видимое превосходило все ожидания. Да и разве в трущобах понимают что-нибудь в красоте. “Будь эта женщина в городе, была бы знаменитой на весь свет, а тут, в дыре…” Ивлита возвышалась не двигаясь, выдерживая взгляд капитана, осматривающего ее по частям: голову, плечи, грудь, толщенные косы. Но что это? Никак беременна? Такая-то красавица? Быть не может, и Аркадий выбежал на балкон, чтобы удостовериться, не ошибается ли.
ebooksa