Мост

— Нет, вы уж признайтесь откровенно, Хораз-ага, для меня это очень важно, — настаивал Еди.

Дилбер за дверью затряслась, как осиновый лист. «К чему это он спрашивает?» — подумала она то ли с тревогой, то ли с радостью. В последнее время с Дилбер происходило что-то непонятное. Она временами признавалась себе, что любит Еди и не представляет жизни без него, а бывало, она почему-то просто ненавидела его. И сейчас Дилбер, прислушиваясь к разговору Хораз-ага с Еди, не могла дать себе точного ответа, какое чувство перебарывает — любовь или ненависть. «А вдруг Еди скажет отцу, что любит меня, и я, мол, его люблю… Что тогда?! — сердце Дилбер забилось, как в лихорадке. — Я же ведь не смогу перед отцом подтвердить его слова. «Врет он все, не верьте ему, отец!» — крикну я ему в лицо, да, так и сделаю, а отец его выгонит вон. Если об этом узнает Кошек, то к добру это не приведет. Надо войти к ним и прервать их беседу», — наконец решила Дилбер и уже схватилась было за ручку двери, но голос отца заставил ее застыть на месте.

— Я и говорю тебе откровенно, Еди-хан, в мире нет плохих людей, есть только люди со скверным характером, — начал задумчиво Хораз-ага и сел на кровати, свесив ноги. — А скверный характер, что грязь на теле, можно очиститься от нее. Говорят: «Горбатого могила исправит», но ты не верь этому. При желании, при большом желании, все поддается исправлению, а у такого молодого, как ты, и подавно…

— Я часто спрашиваю самого себя, почему я такой, ведь в нашей семье все степенные, уважаемые люди. А я… Может быть, я несчастный? Может быть…

— Постой, не торопись, Еди, вешать на себя ярлык несчастного. Я тебе расскажу одну байку про счастье. Быль это или выдумка, судить не берусь, за что купил, за то и продаю… Так вот, говорят, что бог наделил всех людей счастьем поровну. Сколько на свете людей, якобы столько же счастья витает в небе, птицами счастья называются они. И птица счастья, оказывается, садится на голову человека, для которого она предназначена, всего лишь один раз за всю его жизнь. У одних такое случается в раннем детстве, у других попозже. Во-от, если человек изловчится и поймает свою птицу счастья, пока она сидит у него на голове, тот якобы бывает счастливым, а если кто ее упустит, тот потом разыскивает ее всю жизнь, но не всегда безуспешно, — Хораз-ага выдержал паузу, а потом добавил: — Поэтому нельзя торопиться быть счастливым, счастье, оно тебя не минует, да только надо быть всегда готовым схватить его за ноги. Терпеть и надеяться, надеяться — терпеть…

Они проговорили до глубокой ночи. Только под утро Еди умиротворенно заснул, счастливый от того, что наконец-то выговорился.

На следующий день Еди отправился вместе с Хораз-ага в пески на пастбище.

* * *

Весна в этом году выдалась сухая, вот уже месяц земля не получала ни капли воды. Дружно зазеленевшие после ранних дождей травы пожухли, словно переболели желтухой. Горячий ветер, ежедневно дувший с востока, уносил с собой последнюю влагу с почвы, превращая ее в сухую пыль.

Хораз-ага, почти всю свою сознательную жизнь проведший в песках, понимал, чем это грозит для овец, и становился с каждым днем все более замкнутым, нелюдимым, то и дело проявляя несвойственную для его натуры сварливость. Прямо на глазах он превращался в суеверного набожного человека. Ежедневно вставая чуть свет, он первым делом вскидывал голову на небо и, если оно было ясным и чистым, а последнее время оно таким было почти постоянно, становился чернее тучи и замыкался в себе на целый день. А если в небе показывалось хоть маленькое пятнышко, отдаленно напоминающее дождливое облако, то он, не отрывая от него взгляда, долго рассматривал его, что-то шепча про себя. Но тучки куда-то уходили, так и не одарив изнывающую от жажды землю дождем.

И сегодня Хораз-ага проснулся, как обычно, очень рано и не преминул посмотреть в небо, правда, не надеясь увидеть ничего хорошего. Но… «О, аллах, неужели мои молитвы дошли до тебя?!» — воскликнул он громко и, вскочив как ужаленный, побежал к отаре, схватив там за рога годовалого козленка, потянул его в сторону высокого холма. Козленок, обиженно мотая головой, жалобно и протяжно блеял.

Еди, уже с год работавший помощником чабана — чолуком, догадался о намерении Хораз-ага.

— Хораз-ага, к чему это, и без того дождь сегодня пойдет! Видите, какие тучи… — несмело обратился к чабану Еди. Ему было жалко козленка, который приносился в жертву богу.

Хораз-ага исподлобья посмотрел на Еди, словно увидел его в первый раз, покачал головой: что, мол, ты понимаешь, несмышленыш эдакий?

— Тучи приходили и уходили и раньше. Не тучи, а боги посылают нам дождь, понял?! Ты лучше иди сбегай и принеси мне веревку, — сказал Хораз-ага, будто отрезал.

Хораз-ага, дотащив упирающегося козленка до вершины холма, молча взял из рук Еди веревку и связал ею ноги жертвенному животному. А потом встал лицом на восток и с жаром взмолился:

— Прими от нас, господи, нашу жертву и ниспошли дождь!

Спустившись с вершины холма, Хораз-ага молча принялся снаряжать верблюда.

— Куда вы, Хораз-ага, ведь еще и чаю не попили?! — удивленно спросил у него Еди.

Хораз-ага сегодня был почему-то особенно возбужден.

— Разве можно вам довериться?.. Сегодня он ушел, — Хораз-ага намекал на сына, — завтра ты уйдешь. Уходите, все уходите… Кто пастух? Для вас он ноль без палочки. Вам науки, космос подавай! Так давайте, летите в космос, а мы посмотрим, как это у вас получится без этих овец…