Кыыс-Хотун

22
18
20
22
24
26
28
30

— Не понимаешь ты своей пользы. Дашь ему образование — твоим навеки будет.

Хоборос призадумалась.

— Ладно. Не пропадать же твоему труду. Раз уж начал с ним возиться, тащи и дальше эту ношу. Хамначит ученым станет. Ха-ха.

— Ой, как хорошо! — воскликнула Нюргуна. — Спасибо, тетя!

— А ты что радуешься? Думаешь, если Беке будет учиться, ты от учебы увильнешь? Не выйдет, милая! Ты — будущее нашего рода, и я не позволю, чтобы ты его позорила. Кое-кто, — она покосилась на мужа, — говорит, что ты не так способна, как некоторые батраки. Что ж! Как бы там ни было, а ты — своя, родная кровь. И для тебя ни сил, ни денег не пожалею. А Беке… Еще неизвестно, каким он станет. Может, как кукушонок, вытолкнет из гнезда птичку, которая его кормит… Ты, Василий, возьми с него обязательство… письменное… что никогда нас не подведет, не замахнется на нас…

Не забывай, что он якшается с русским Иваном и Мики…

Нюргуна улыбнулась: ее рассмешило сравнение Беке с кукушонком, а самое Хоборос с птичкой. А Василий Макарович, кажется, не слушал жену. Шел себе и мурлыкал под нос какую-то песенку. Нюргуне понравилась мелодия, и она сама чуть не запела, но вовремя спохватилась: что подумает тетя? Вроде бы она хочет отдать Нюргуну в школу. Это было бы прекрасно. Нельзя ни в коем случае показать, что Нюргуне этого хочется, а то госпожа может передумать. Наоборот, надо нахмуриться, прикинуться недовольной.

— Ну, что надулась, лентяйка? Или боишься насмешек? Не трусь, хуже всех не будет. Учат же Федора. Только и счастья, что княжеский сын… Туп, как колода. Докажи, что девушка может учиться. Все! Решено! Завтра же — в школу, — Хоборос ускорила шаги.

VII

Еще одна зима, белым шлейфом махнув на прощание, подалась в сторону Ледовитого океана. Сняли тяжелые зимние покровы березы Кыталыктаха. Теперь их стало видно издалека: раньше белизна коры сливалась с белизной снега. А там, где снег еще сохранился — в ложбинах и в зарослях, — он сияет на солнце всеми цветами радуги. Скоро на холмах проклюнутся подснежники, все оживет и затрепещет от радости жизни. Проснутся спящие, вернутся улетевшие. Хорошо!

Как легкие облака, неслись эти праздничные мысли в голове Нюргуны. Она стояла, прислонившись к косяку. Дверь в церковь — здесь учится Нюргуна — открыта, но заходить рано. Рядом — дочь священника. Из всех девушек только Нюргуна да поповна решаются переступить порог школы. Нюргуне раньше поповская дочка казалась королевой — такая она статная, пышная, белая, светлоглазая, рыжеволосая — непохожа ни на одну из местных девушек. И походка у нее особая — не походка, а поступь. Нюргуна в первые дни побаивалась теткиного кумира. А потом присмотрелась и убедилась, что поповна ничего особенного собой не представляет. Величавость ее оказалась чисто внешней — как многие девушки, она могла беспричинно засмеяться и беспричинно заплакать. Учиться совсем не хотела. На уроках сидела вечно сонной, домашние задания не выполняла. Но стоило Василию Макаровичу подойти к ней поближе, начинала проявлять лицемерную активность: что-то писала в тетрадке, то и дело тянула руку. Учитель давно раскусил ленивицу и не поднимал с места: все равно добиться от нее чего-то вразумительного было невозможно. Нюргуне же в такие минуты становилось стыдно за подругу, и она отворачивалась.

— И за что меня батя мучит? Осточертела мне ваша школа. Уехала бы я от всего этого к черту на кулички!

— Да-а! А что бы сказал святой отец, узнав, что его дочь к черту отправилась?!

— Наверно, и глазом не моргнул бы. Кажется, только и мечтает побыстрее меня сплавить. Если бы любил, разве отдал бы на растерзание извергу?

— Кому это?

— Учителю, кому же!

«Как она смеет так говорить о Василии Макаровиче?» — возмущенно подумала Нюргуна, а поповна продолжала:

— Ну, какой он учитель, разве он имеет право нас учить? Говорят, семинарии своей не кончил — женился. Заставляет задачки решать. Зачем мне это надо? Что я, платьев своих не сосчитаю? Считал бы лучше сам, сколько коров у жены.

— Может, твой батя лучше учит? — вспылила Нюргуна. — Никогда его трезвым не увидишь. Позавчера прямо на уроке заснул.

Нюргуна тут же прикусила язык: поповна не обидчива, но страшная ябеда.