Когда нам семнадцать

Приказ штаба выполнялся точно и быстро. Ложкин строго следил за тем, чтобы не было промедлений, и, когда мы добрались до хутора, первым вскочил на коня.

Немцы, видать, не ожидали столь мощного удара. По пути нашего следования, где только что шли бои, валялись оставленные в панике орудия, ящики со снарядами, трупы гитлеровских солдат. Темнели рваными пятнами воронки от артснарядов, пылали дома, и траурный чад пожарищ навис над низинами.

Враг отступал. Это было заслугой наших славных артиллеристов, пехотинцев, даже связистов, прокладывавших телефонные линии под ураганным огнем, но только не нас, разведчиков. В жаркую пору боя мы отсиделись в блиндаже.

Видно, понимая, о чем мог сейчас думать каждый из нас, Ложкин где-то в середине пути еще раз сказал: «Наша работа впереди, ребята». Задумчивый, слегка гарцуя перед строем, он ехал на доставшемся ему от Панина гнедом жеребце и, чуть сбочившись, плотно сидел в седле.

В конце июля нашу стрелковую бригаду перебросили на другой фронт. Мы стояли на пологой возвышенности перед поймой реки, впадающей в Дон, когда нам, разведчикам, пришла наконец «наша работа». Все, что делалось до этого, за исключением немногого, не принималось как-то в расчет. Наблюдение за противником в стереотрубы, перископы, бинокли, засечка его огневых точек, выяснение обстановки на переднем крае и в ближних его тылах — все это становилось для нас уже делом привычным. «Топографы», — сострил как-то Свенчуков, нанося карандашом на планшетку лес, овраг и между ними замеченную им в перископ пулеметную точку. Противник стоял по другую сторону широкой поймы. Нас разделяли болота, река, и только далеко за холмами виднелись соломенные крыши небольших деревень. Там предполагалось скопление живой силы и техники врага, отступившего под нашим натиском и ставшего в оборону.

Но что было «там», командование точно не знало. Так и сказал нам Ложкин, когда принес из штаба приказ раздобыть «языков».

Разработкой плана операции занялся сам начальник бригадной разведки майор Смирнов. Мы редко видели Смирнова у себя в окопе, большую часть времени он проводил в штабе. Но тут Смирнов, что называется, зачастил. Он появлялся в самое неожиданное для нас время, приносил карты и, привалившись к стереотрубе, о чем-то долго говорил с Ложкиным.

Немцы применяли тогда тактику опорных пунктов. Занимая деревню или хутор, выгодные в тактическом отношении, они обносили свою «крепость» густым валом колючей проволоки, минировали вокруг, расставляли огневые средства так, чтобы держать под контролем всю местность по фронту. Однако сплошной линии обороны между опорными пунктами не получалось и, если знать проходы, можно было под покровом ночи проникнуть во вражеский тыл на конях.

Такой план действий и предложил нам майор Смирнов — совершить конный рейд в тылы врага с целью захвата «языка». В одну из групп этого рейда были назначены Свенчуков, Карпухин и я.

Времени для подготовки к выходу на задание оставалось в обрез. Надо было проверить все, вплоть до крепления каждого ремешка, не говоря уже о запасах гранат и патронов к карабинам. Тщательно оттачивали мы и ножи: могло случиться всякое.

На столе, посередине землянки, где жили разведчики, Ложкин разложил карту. Синяя кривая, проходившая по ней, обозначала линию фронта. К ней, помеченные пунктиром, тянулись тайные тропы. Сначала зигзагами по степи, потом по кустам и болотам. В каких-то неведомых нам местах они пересекали реку, снова шли по топям и лишь где-то вблизи от противника сливались с сеткой проселочных дорог. По одной из таких стежек нам предстояло идти. По ней уже прошагали саперы с миноискателями. Нам оставалось только не сбиться с пути.

Последнее особенно волновало Свенчукова. Он был назначен старшим группы. Все время, вплоть до самой отправки на задание, кузнец ходил задумчивым, очевидно, рисовал в своем воображении все эти путаные стежки-дорожки, и только когда стали выезжать, сказал: «Ладно, как-нибудь выпутаемся».

Отправлялись поздним вечером. Свенчуков впереди на своем буланом, мы с Карпухиным следом за ним: сначала Карпухин на рослом коне орловской породы, потом я — на Омголоне.

Узенькая тропка, пробитая в холмистой донской степи, в темноте терялась под копытами лошадей. Можно было бы и спрямить путь, но Свенчуков действовал строго указаниям майора Смирнова.

Сравнительно легко удалось пройти болота. Свенчуков часто останавливал коня, дожидался, пока мы соберемся вместе, и, вклинившись между мной и Карпухиным, вынимал планшетку с картой и компасом. Накрывшись плащ-палаткой, включали электрический фонарик.

Судя по отметкам на карте и тем предметам, которые служили нам ориентирами на местности, двигались мы правильно. В полночь, по перекату, минуя карьеры, где когда-то брали речную гальку, мы перешли реку и топями добрались до проселочной дороги.

Стояла глухая тишина. Притаенно стрекотали в траве кузнечики, да где-то в темноте, в болотах, вдруг начинали громко квакать лягушки. У нас на Амуре так случалось перед грозой.

Свенчуков, осадив коня, прислушался. Донеслись отдаленные раскаты грома. Но, как бы не обратив на них внимания, он сказал:

— Пора надеть на коней обувку.

Спешившись, мы на ощупь стали развязывать переметные сумы, где у каждого из нас лежали куски кошмы. Не теряя времени, обмотали ими копыта коней. Потом вывели их на дорогу.