Золото

— Петя, я же тебе ничего не обещала вечного. Да, я Мигалова люблю.

— А говорила, что не любишь!

— Я сама не знала этого. Но это даже и неважно…

Петя перебил, договаривая за нее:

— Потому, что ты все равно не любишь меня. Ладно, пусть так. — Он нехорошо усмехнулся. — Для чего все-таки ты обманывала меня, интересно знать?

Лидия молчала, не зная, что сказать на этот вопрос, который сама не раз задавала себе. Разве могла она сказать о том неопределенном чувстве жалости и какого-то страха, которое испытывает всегда при встрече с Петей. Она молчала и дергала волоски из меха на обшлаге. Петя не спускал с нее глаз, — она это чувствовала. Напряжение росло и вдруг злобный голос хлестнул ее приисковым оскорблением:

— Бутара ты без сноса, вот ты кто!

13

Отвалы на ключе затемнились маковками. Хвойные леса на хребтах стали будто подкрашенными, затеплились свежей зеленью. Приискательская жажда и весна сливались в один бурный порыв и творили то, что именуется золотой лихорадкой. Сбивались часы отдыха, обеда, ужина и сна. Перевертывалась будничная жизнь. Лихорадило всех — от главноуправляющего до сторожа у склада. В главном управлении не сходила с языка программа добычи на предстоящий сезон, сторож по ночам пятерней нагребал пески на чужой деляне в ведро и бежал, озираясь, в сторожку, чтобы промыть. Служащие организовали свои артели; прибежав в барак, наскоро проглотив обед, спешили к тачкам и кайлам. Мокрые от пота, искалеченные месячной дорогой, обтаявшей на перевалах, проходили по поселку кони с тяжелыми возами. Прилетела на нартах в забрызганном бауле последняя почта. Пронырливые фотографы неутомимо усаживали перед своими треногами желающих увековечить себя на фоне сопок с оленями, с кайлами, возле бутар, с лотками и тачками. Харчевни среди дня стояли с открытыми дверями, и обновленные бумажные фонари сияли в апрельских лучах.

Близилось первое мая. Незаметный кишел, шумел, напоминал муравейник, оттаявший после зимы. Стучали топоры двойным стуком — эхо в сопках повторяло каждый звук, — взрывы динамита врывались подземным громом в немолчный шум прииска, и что-то действительно торжественное, праздничное, усиливалось и близилось с каждым часом.

В день праздника толпы разодетых в лучшее платье, пронесенное сквозь километры, тайгу и нужду, с лицами, как старая бронза, от острых морозов и солнца, бездельничали по поселку. С утра на верхней дороге прогуливались приискатели; отбивая шаг, прошла красноармейская часть; с песнями, нестройными рядами прошла демонстрация «хозяйских» алданзолотовских рабочих и служащих. К десяти часам на площадке по белому фону свежевыпавшего снега развернулись десятки рубиновых знамен. Разноплеменная, разноликая толпа давила на цепь милиционеров, охраняющих центр. С трибуны выступали русские, якуты, китайцы и корейцы. Об одном на разных языках. Оркестр подхватывал возгласы ораторов. Над толпой здесь и там колыхались ветвистые рога оленей. В отдалении серели громоздкие силуэты верблюдов.

Несмотря на уговор с Шепетовым, Лидия не решилась выступить. Стояла возле трибуны и впитывала в себя звуки и свет. Чувствовала себя в теплой семье, и лишь профиль Пети, не подошедшего и не поздоровавшегося, портил день. Ну и хорошо. Должен быть когда-нибудь конец.

В толпе произошло какое-то движение в сторону от центра. Она отдалась ему, идти против течения было немыслимо.

— В чем дело?

— С Терканды, говорят, вернулись.

Лидия очутилась возле оборванца, окруженного плотной кучкой любопытных. Он виновато улыбался, словно выступал на суде.

— …Ну, прошли большую долину за Шаман-горой на речке Джеконде. Видим — сопка. Каменная, без тайги, голец сплошной. Мы — к ней, она — от нас. Мы идем, и она отходит…

В толпе рассмеялись.

— Ты говори прямо — не был там. Сопка все отходит и отошла, видать!

— Не был! С обратным вернулся. Видите, какой я есть. И туда такой пришел бы. Тут хоть милостыню подадут, а потом на деляну стану, а там кто подаст.