Потом дождя не стало. Вдруг зажелтели небо, и рельсы, и деревянная платформа, обнесенная почему-то высоким, в рост человека, забором. Ясно зажелтели доски на переходе, аркой перекинутом через пути к другой платформе, низкой, забетонированной. Бетон отпугивал солнце: эта, другая, платформа и лес, начинавшийся шагах в десяти за ней, были мрачными, а небо над ними ершилось мелкими тучами. Ржавая щебенка в маленьких пятнах тепло пахла мазутом, скрипела, покряхтывала, скрежетала — не разберешь — под моими ботинками.
Стрелочница, а может, обходчица шла впереди, так и не откинув капюшон плаща. Я почти не видел ее лица. А голос показался молодым.
— Сумасшедший, — сказала она. — Разве можно на ходу прыгать с поезда?
Я мог объяснить, что прыгнул с поезда, убегая от контролеров, что пожалел деньги на билет, что у меня их не было. Но я не сказал этого, спросил:
— В какой стороне станция?
— Пошли, — ответила женщина и повернулась ко мне спиной.
Крякнула утка. В ответ пискливо залаяла собака, загремела цепью. Слева от полотна появился кирпичный домик путевого обходчика. Рядом некрашеный сарай, белье на проволоке между сараем и акацией.
У сарая стоял мальчишка лет десяти в подвернутых резиновых сапогах. Рукава большого и старого в крупную клетку пиджака были тоже подвернуты. Мальчишка запрыгал, улыбаясь широко-широко. Радостно завизжал пес, громадный, черный, с лохматыми ушами.
— До станции четыре километра, — обходчица показала рукой вперед.
«Эт не путь, — говорил в таких случаях Онисим. — Эт чистая физкультура». «Физкультура — дура, — считала тетка Таня. — Работать надо. Работать… А руками, ногами махать — все равно что дырки в воде прокалывать».
— Спасибо, — сказал я обходчице и нехотя, без вдохновения поплелся по шпалам.
— Эй! — услышал я вдруг голос обходчицы. — Куда тебе, собственно, ехать?
Я остановился, повернулся и с гордостью произнес название своего любимого города.
— Мой брат едет на машине в Евдокимовку. А оттуда до города рукой подать. На любой попутной.
— Да, — согласился я. — На любой попутной…
— Тогда возвращайся, — сказала обходчица. И я увидел, что глаза у нее синие-синие…
Брат обходчицы оказался приятным малым. Воевал и ни разу не был ранен. После обеда он долго крутил патефон, а на патефоне была пластинка:
— Водил ее, родимую, водил, — весело и горько говорил он. — От города Вышнего Волочка начал и до города Дрездена довел. По-разному случалось. Вот бы написать книгу! Все как по правде. Вот бы читали…
Часов около шести вечера он сказал мне, чтобы я забирался в кузов. И мы покатили.
Я крикнул синеглазой обходчице: