— Болтушка, — Софья Романовна попробовала ладонью внучкин лоб. Удовлетворенно заметила: — Температуры, между прочим, нет.
— Это ничего не значит, — вздохнула Лиля. — Наука, наоборот, приветствует температуру как защитную реакцию организма. А у меня защищаться и сил нет…
— Бедный ребенок, — проворчала Софья Романовна. — Погибает во цвете лет.
— Вот, вот… Придется воспользоваться твоим советом. Сама плакать будешь. — Лиля дурашливо кривила лицо.
— Каким советом? — насторожилась Софья Романовна.
— Хорошим.
— Я плохих не даю… — Чутье подсказывало бабушке, что внучка не шутит.
— Работу мне предложили в поликлинике. — Лиля удовлетворенно, не двигаясь, смотрела на бабушку.
— В санчасти, — поправила внучку Софья Романовна, поправила без всякой надежды, потому что знала: ребенок, выросший в гарнизоне, не спутает санчасть с поликлиникой.
Лиля покачала головой:
— Нет, в поликлинике. И знаешь где?
Софья Романовна молчала. Она собиралась с мыслями. Она только делала вид, что не знает о ночных телефонных разговорах сына с Каретным, о том, что он по крайней мере три раза ездил туда.
— Кто эта Жанна? — спросила Софья Романовна не характерным для нее робким голосом.
— Человек. С ногами, с руками… И всем остальным прочим, способным взволновать мужчину.
Не торопясь, словно контролируя каждое свое движение, Софья Романовна отодвинула стул, села, взяла заварной чайник с ярким, веселым подсолнухом на пузатом боку и налила в чашку темной, терпко пахнущей заварки.
— Бабушка, ты злоупотребляешь чаем. От него бывает желтый цвет лица.
— Если в кого-нибудь влюблюсь, буду румянить щеки, — невозмутимо ответила Софья Романовна и свысока посмотрела на внучку.
Отблеск электрических ламп, спрятанных в три цветных колпака абажура, ложился на стекло окна, которое казалось бы совершенно темным, если бы мокрый снег не налипал снаружи на стекла.
— Хоть бы скорее окончились учения, — кисло сказала Лиля.
Однако Софья Романовна не откликнулась на пожелание внучки.