Она не подозревала, что я вернусь таким франтом. На мне был темно-синий шевиотовый костюм, нежно-розовая шелковая рубашка. Правда, туфли не ахти. Отец не знал, какой у сына за войну стал размер обуви, потому и не привез ни туфель, ни ботинок.
В кармане у меня лежали двести рублей — остатки получки. Я был готов потратить их все — до копейки. Будет худо, отнесу Майе Захаровне кур. Все равно они для меня обуза.
— Вот ты какой, — удивилась Даша.
— Ладно, Грибок, потопали, — произнес я не без гордости. Все-таки иногда приятно произвести впечатление на ближнего, если даже ближний всего-навсего девчонка из твоего класса.
Мы вышли через двор на улицу. Смеркалось. Улицы жили в городе или город жил среди них — не берусь судить, что точнее. Верно одно: как человек, каждая улица имела свое лицо, и виноваты в том были не только дома и деревья, но прежде всего сама земля, горная, скалистая. Улицы были короткие и длинные, тихие и задиристые, стройные и горбатые, красивые и не очень. Под стать людям.
Впрочем, улицы не смотрели на нас, а люди смотрели. И тетка Таня довольно-таки громко сказала:
— Ой, и девки после войны бесстыжие пошли, на ребят, как ожина на забор, вешаются.
Мы сделали вид, что ничего не слышим. Даша попросила:
— Расскажи о своей работе.
— Не люблю я ее, Грибок. Говорить мне о ней вот как не хочется. — Я провел большим пальцем по горлу.
— Это плохо.
— Конечно, плохо.
— Что вы там хоть делаете?
— В основном зубчатые колеса отливаем.
— Одни колеса? — разочарованно спросила Даша.
— Станины отливаем для фрезерного станка. Еще хуже: больше возни. Одни сушила душу вымотают.
— А что такое сушила?
— Сушильные печи. Вони от них — удавиться можно. А вонь эта по-научному загазованностью называется. Сбегу я, наверное, оттуда.
— Как же другие работают? — рассудительно спросила Даша.
— За деньги. Платят хорошо, вот люди и работают. У Росткова семья. Дом ремонтирует. Для него каждый рубль — сокровище. А я не жадный. Хочешь, я тебе конфет куплю?
ebooksa