Больше двух лет ходил Онисим. И болел. Отлежится в больнице — снова в путь. Больше пешком. Как инвалиду причиталась ему пенсия. Подрабатывал немного плотницким ремеслом, которое освоил, по его словам, в молодости.
Сюда, в городок этот, заглянул он первый раз давно.
В сорок шестом. Церкви не увидел. Не стал задерживаться. Позже вспомнил про это место: и река была, и слог «псе» в названии. Вернулся сюда в августе сорок девятого. Догадался расспросить местных жителей: снесло церковь снарядом.
Снесло… На ее фундаменте «Заготзерно» построило амбар, крайне нужный городскому хозяйству. Позже его передали «Союзохоте». Не пощадила война и дом старухи, послуживший местом встречи с адвентистом. Часть этой улицы и пустырь со скалой, где якобы Онисим закопал клад, были отведены под дровяной склад, заставленный штабелями дров, разобрать которые Онисим у было не под силу.
Дни неожиданно стали сухими. По утрам из-за гор выплывало солнце, и тогда тепло растекалось, как круги по воде. Засветлела земля. Не бросались в глаза желтизной листья, еще крепкие, сочные, лишь с тыльной стороны кажущиеся более матовыми, чем обычно. Полдень настырно шибал мятой и свежим сеном, собранным в невысокие нежного цвета стога. Крыши на четырех опорах прикрывали стога точно зонтики. По опорам — кривоватым неструганым столбам — ползали улитки, оставляя за собой серебристые следы.
Птицы следов не оставляли. Стаи шли так высоко, что, наверное, вершины гор казались им не больше, чем камни под ногами. Слышалось курлыканье, крики, шум от взмаха крыльев.
Я работал на складе грузчиком. Мои нехитрые обязанности заключались в том, чтобы уложить нужное количество кубометров дров в телегу. За кубометры отвечал заведующий складом, определявший их на глазок. Он же давал указания о сорте дров, решал как бог на душу положит, кому отгрузить каштан, кому паршивую осину, кому благородный дуб.
Онисима отрядили в извозчики вместо вывихнувшего руку Демида Сапрыкина. Онисим ездил на Крикуне — молчаливом старом мерине, до того похожем на Онисима, что сердобольные старушки, пришедшие за дровами, иногда вздрагивали, увидев Онисима с Крикуном, отворачивались и быстро крестились.
— Да вы никак родственники, — сказал однажды дед Антон, хихикнув тонко, словно маленький ребенок.
— Не стану спорить, — задумчиво глядя мимо деда, ответил Онисим. — Казалось мне, и не раз, что, прежде чем родиться человеком, жил я лошадью.
— Мерином, — подсказал я.
Онисим проглотил слюну, ответил покорно:
— Может, и мерином.
Развозя заказчикам дрова, Онисим, не в пример мне, имел приработок. Наличие телеги и мерина как бы выводило Онисима из разряда простых смертных, требовало особого уважения в конкретной форме — трех или пяти рублях.
Поскольку все вечерние разговоры Онисима сводились к многословным рассуждениям о пользе еды, о вкусовых качествах различных блюд, у меня по ночам ныл желудок и снилась жареная баранина на вертеле.
Дед Антон в ответ на болтовню Онисима простодушно повторял:
— Усе ел… Усе ел…
Я однажды не вытерпел, взорвался:
— Гад же ты, Онисим! Полную пазуху мятых трешек носишь, а картошку в мундирах только и жрешь. Накормил бы нас с дедом вкуснятиной хоть один раз!
— Накормлю, накормлю… Ты мне только место заветное быстрее ослобони.
ebooksa