— Я здесь живу, — сказал я. Добавил: — Временно.
— Хата есть? — Он схватил быка за рога.
Я кивнул. Я уже однажды попался вот так в гастрономе, когда Баженов без всяких усилий забрал мои деньги и потом затащил к Жанне. Тем не менее и сейчас я кивнул, как дурачок.
— Подожди вон за той акацией, — Баженов показал рукой на высокую акацию, которая темной колокольней возвышалась на углу узкой улицы в маленьких домиках по обе стороны. Больше не сказал ни слова. Его серая вельветовая куртка мелькнула на перроне. Скорее всего он вошел в здание вокзала.
Под акацией густо лежала темнота, и, наверное, меня не было видно с освещенной привокзальной площади, где стояли автобусы и длинные очереди пассажиров.
Странно. Какими судьбами оказался здесь Баженов? Мне почему-то думалось, что он в Одессе, пытается вернуться в моряки. Или что-нибудь в этом роде.
И вправду говорят: мир тесен…
Я ожидал полчаса. Даже немного больше. Баженов появился с чемоданом — большущим, перевязанный; двумя веревками. Сказал:
— Тащи домой. Я потом заберу. У меня, понимаешь, дела. А камеры храпения, сам знаешь, здесь нет. Чемодан не запирается. У чужих оставишь — свистнут чего-нибудь. Потом пляши, доказывай…
Честно говоря, поручение не очень меня обрадовало. Во-первых, тащиться через весь город с чемоданом. Во-вторых, я помнил отношение Онисима к Баженову и догадывался, что старец заворчит. Присутствие Баженова его определенно напугает, хотя бы по причине врожденной подозрительности. Но, с другой стороны, отказать Витьку в такой пустячной просьбе я не мог.
Витек раскрыл пачку «Казбека», протянул мне. Я отказался, сморщившись и повертев головой: не любил я эти папиросы.
— У тебя все в порядке? — спросил Баженов в общем-то безразлично.
— Как сказать… — я закурил сигарету. — Ни плохого, ни хорошего.
— Так у большинства.
— Я здесь с Онисимом. Помнишь старца?
— Плешивого пса… Чего он от тебя хочет?
Я пожал плечами:
— Ничего особенного. Скоро расстанемся.
Баженов слушал меня невнимательно, смотрел то на вокзал, то на площадь, то на улицы, выходящие с площади.
— Наличные хорошие? — спросил он словно между прочим. Его худое небритое лицо вдруг стало настороженным, как у принюхивающейся собаки.