Я все скажу

Агранов запросил дело поэта. В его организации на каждого представителя творческой интеллигенции имелось свое досье. Буквально – на каждого. Вся среда поэтов, прозаиков, художников, кинематографистов была пронизана сетью сексотов. (Эту сеть во многом сам Агранов плел.) Спецсообщения от агентуры поступали в огромном количестве, десятками каждый день.

Якову Сауловичу надо было предварительно узнать: не замаран ли молодой поэт в чем-то, от чего впоследствии не отмоется. Не оскоромился ли невоздержанными речами, а пуще того – заметками или стихами. (Как тот же Мандельштам выступил в 1933 году: «Мы живем, под собою не чуя страны… А где хватит на полразговорца, так припомнят кремлевского горца»[32] – кто ему, спрашивается, такое простит!)

Но тому мальчишке хотя и пытались пришить в родном Смоленске контрреволюцию, но (Агранов суперопытным глазом без труда разглядел) в деле том не имелось ни-че-го. Конечно, если б Агранов своими руками тот заговор конструировал и задача имелась – стереть в лагерную пыль, то, конечно, стерли бы. Но в Смоленском управлении и исполнители оказались неважные, и смастырить дело не постарались. А в реальности ничем себя талантливый молодой человек не скомпрометировал.

Значит, кольцо ему можно подарить. А при случае – поведать об этом Кобе. Никто ведь в точности не знает, как у товарища Сталина вызревают решения и какие аргументы становятся решающими, казнить ту или иную персону или помиловать. Может, история про пушкинский перстень, сохраненный через века, сыграет свою роль в момент, когда решать будут его, Агранова, судьбу.

В деле претендента значилось: в настоящий момент учится в МИФЛИ, проживает в общежитии на Стромынке. Конечно, комиссар госбезопасности первого ранга мог распорядиться, и кандидата немедленно доставили под белы рученьки к нему в кабинет, но… Во-первых, зачем пугать хорошего (кажется) человека. А во‐вторых (и в-главных), Яков Саулович ведь и сам, как и все прочие работающие на Лубянке, находился под перекрестным секретным наблюдением. Вызовешь к себе нового человека, и сразу, где надо, заметят и отметят: кто такой? Почему вызван? О чем говорили? Или, может, сговаривались? А не готовится ли что против партии и товарища Сталина?

Поэтому Агранов решил действовать строго самостоятельно.

Адрес проживания кандидата в деле имелся.

«Время к вечеру, занятия в институте уже закончились, поеду-ка я к нему в общежитие. От Ростокинского проезда, где корпус ИФЛИ, до общаги на Стромынке путь недальний. Если в пивную не завернул, претендент должен домой вернуться».

Из соображений конспирации решил личную машину не вызывать, поехать на метро. Тем более станция «Дзержинская» под боком. И там от «Сокольников» до Стромынки дошагать.

В Московском метрополитене имени Кагановича, открытом два года назад, Агранов, конечно, езживал – из чистого любопытства. Оно ему понравилось. Красивое, прохладное, с «лестницами-чудесницами». С огромными прекрасными залами на «Комсомольской» и «Дворце Советов».

Вот и сейчас отправился – в гражданке, конечно, чтобы нарукавными и петличными золотыми звездами народ не смущать. Но и цивильная одежда Якова Сауловича в толпе, конечно, отличала – тут он с конспирацией маленько промахнулся. Гимнастерки и бриджи люди его круга носить перестали давно, еще в двадцатые. И сейчас надевал Агранов прекрасные английские ботинки, купленные в спецраспределителе, легкое габардиновое пальто, в спецателье прекрасно пошитое, и шляпу-борсалино. И тем он, конечно, сильно отличался от затрапезной рабоче-студенческой публики в метро, где и телогрейка, подпоясанная веревкой, не выглядела редкостью.

Он ехал и думал над своей судьбой: всю жизнь положил на алтарь революции, ради этих вот людей, качающихся рядом с ним в мягком светлом вагоне. Если б не он, случилась бы у них эта сладкая нынешняя жизнь и технические чудеса навроде метро?

Ведь он с ранней юности стоял на страже рабочих и крестьян и боролся с врагами революции – а значит, простого народа. Только для них, советских людей, он, Агранов, по заданию партии и ее вождей сражался с заговорами – а когда партии было нужно, сам придумывал и формировал тайные общества, а затем разоблачал их.

Ведь если бы он их не создавал – сначала в своем воображении, а потом, благодаря следственной работе, как бы наяву, то мятежи и козни устроились бы сами. Потому что тех бунтовщиков и конспираторов, которых он выявил и в итоге казнил, только могила могла исправить.

Заговор Таганцева в Петрограде, по которому отправили к «генералу Духонину» больше семидесяти человек, поэта Гумилева в том числе.

Заговор «промпартии»… Дело Каменева и Зиновьева… Заговор с целью убийства Кирова… А потом – дело Ганина, «монархический заговор»…

Политический сыск всегда стоял на страже молодой республики Советов, не выжила б она без него и аграновских усилий.

И вот теперь его, сорокапятилетнего, полного сил и преданнейшего бойца, тоже, вслед за Ягодой, хотят отправить на самые нижние этажи Лубянки, в подвалы, где уготовят ему, верно, пулю в затылок.

Нет, он будет бороться!

И, возможно, этот пушкинский перстень, от которого он вовремя избавится, поможет ему.