— Не вижу особой необходимости. А впрочем, как хотите. Для меня и объяснения все нужны постольку поскольку… Форма требует. Главное, повторяю, что в авиаотряде однозначно признают виновниками катастрофы экипаж. Так я и буду писать в своем заключении.
— При утренней связи с местной геолконторой оттуда передали, что меня вызывают на междугородный телефонный разговор. Завтра в двенадцать дня. Жены погибших…
— Обе сразу?
— Вполне возможно… — Егорин задумался. — Погибшие дружили семьями. По-видимому, жены встретились в Ленинграде, когда приехали туда по телеграммам экспедиции, ну и… Часов в восемь я должен буду выехать.
— Я — с вами. Оставаться мне здесь дальше — не резон. — Прохоров стукнул кулаком по ладони, словно печать поставил. — А вы завтра-послезавтра напишете акт и тоже появляйтесь в городе, у меня на работе, — там его и подпишем, и заключение я вам передам. Будьте любезны, не поздней, чем послезавтра. Не хочу свои планы нарушать, поездка предстоит на рудник Северный. Надо вправить мозги тамошнему начальству, бардак у них с техникой безопасности, как мне сигнализируют… — Он боднул рыжей головой воздух. — Ну что, товарищи члены комиссии, если нет возражений — трогаемся в обратный путь?
Егорин заторопился к машине, из-под открытого капота которой торчал брезентовый зад и ноги шофера в кирзовых сапогах, постучал ладонью по голенищу, начал что-то объяснять Севе. Когда подошли остальные, Сева уже опустил капот и вытирал ветошью руки. Прохоров первым полез в машину.
«Не признает наш председатель нового этикета — опять на переднее место уселся…»
Корытов еще раз окинул взглядом сопки, пойму речки, провода высоковольтки, захлопнул дверцу и, потеснив Бубнова, подумал вдруг, что за все время пребывания на месте катастрофы ни разу не слышал его голоса… Щеки Валентина Валентиновича были покрыты красными пятнами, и Корытов не удержался от вопроса:
— Что это у вас с лицом?
— А что?
— Сыпь какая-то… Словно при крапивнице.
— Крапивница и есть… У меня аллергия хроническая. Наверное, что-нибудь за завтраком съел не удобное моей печени. Картошка, может, не на свежем маргарине была поджарена.
«Вот так, Трофим! Не ты один — не железный, не одному тебе стоило бы отсидеться в лагере…»
«Уазик», накренившись, проехал метров триста по склону сопки, и дорога повернула вниз. Съехали в пойму, пересекли в мелководном, спокойном месте речку, на пониженной передаче полезли на противоположный склон.
«Виноват экипаж… Однозначно виноват экипаж… Конечно, товарищ Прохоров, этого вполне достаточно. Конечно. Но причина-то… причина-то дальше… глубже где-то — причина!..»
…В несчастных случаях, происходивших в его бытность в экспедиции, Корытов прежде всего старался добраться до первоначальной точки — где произошел толчок, сдвинувший всю лавину взаимосвязанных друг с другом факторов, обусловивших в конце концов случившееся. Тот инженер, сломавший на лестнице ногу, был виноват сам. Никто такое заключение не оспаривал, никто, включая пострадавшего, не отрицал. Корытова оно не устраивало. Исподволь — через разговоры с травмированным и его товарищами по работе, через сопоставление фактов и документов — он установил: во-первых, пострадавший торопился — задержался на рабочем месте, настраивая гравиметр, и боялся не успеть за время обеденного перерыва поесть; во-вторых, пострадавший был в расстроенных чувствах — настроить прибор не удавалось, и начальник отдела, как говорится, «катил бочку», поскольку прибор надо было отправлять в поле — назавтра намечалась загрузка контейнера. Дополнительно выяснилось: начальник вынужден был «катить бочку», так как контейнер приходилось грузить раньше намеченного начальником срока — отдел снабжения экспедиции, составляя план подачи под погрузку железнодорожных платформ и контейнеров, отступил в ряде случаев от графиков выезда партий на полевые работы, сами партии об этом не уведомив. И в заключение: план, составленный отделом снабжения, а также график выезда в поле партии, в которую нужно было отправлять злополучный гравиметр, согласовал не кто иной, как Корытов… А случай с машинисткой, что ожидала «неотложку»…
— Глеб Федорович! Вечером накануне аварии самолета кто мог последним видеть членов экипажа? — Прохоров лепешкой ладони протер лобовое стекло.
— Последним, надо думать, авиамеханик. Он в одной палатке с экипажем живет. А помимо механика… Я лично еще часов в десять обсуждал с ними план завтрашних полетов. Потом, первым, ушел пилот… потом — командир. А со штурманом мы просидели над картой примерно до одиннадцати.
— Летчики трезвыми были?
— Трезвыми.
ebooksa