1888

Находясь в другом городе, я пытался помочь ей, несколько раз уточнял адреса больниц у лорда Олсуфьева и тайно навещал ее. Это помогало отвлечься от развода с супругой и наступившей черной полосы.

Я развлекал девушку, голодал, но дарил ей небольшие подарки и, самое главное, разговаривал, потому что знал, каким сильным лекарством бывает простое человеческое слово. К сожалению, для Эбигейл, судя по ее состоянию на сегодняшний день, мне так и не удалось найти подходящего.

– Извините еще раз, – сказал мистер Мур, прервав мои размышления и молчание. – Надеюсь, что, кроме меня, вас и мисс Дю Пьен, о сложившихся обстоятельствах больше никто не располагает информацией.

Мне не хотелось привносить в семью мистера Мура очередной разлад, который затронул бы Эбигейл и усугубил бы положение дел еще больше, поэтому я не стал сообщать ему об осведомленности миссис Мур.

– Нет, только если вы сами не разболтали всем подряд. Скажите, вы до сих пор собираетесь отправить дочь на лечение в Швейцарию? Мне известно, что спонсирование постановки миссис Гамильтон легло на ваши плечи. Как вам удастся потратить две такие большие суммы, учитывая некоторые проблемы с доходом?

– Мистер Брандт, все это больше похоже на допрос, – подметил мужчина, наливая себе настойку. – Неужели мой семейный фасад идиллии начал рушиться, раз всего за каких-то четыре дня вы узнали больше, чем за все прошлые годы нашей дружбы? Нужно поработать над ним.

– Нужно поменьше болтать.

– Учту. Да, изначально я хотел помочь Анне, но сегодня с утра она почему-то отказалась от финансирования, сказала, мол, не в ее силах отбирать деньги у больного человека. Поездка не отменяется.

Подозрительно легко миссис Гамильтон приняла мою сделку, отчего я еще больше усомнился в правильности принятого решения. Не покидало ощущение, будто меня переиграли и просчитали на несколько ходов вперед.

Я убедился в правильности слов мисс Дю Пьен о полной чаше, которая заменилась пустотой и личным одиночеством каждого из домочадцев. Клаудии повезло, она смогла переступить сквозь иллюзорное величие этого дома, часто находясь наедине с его обитателями, в то время как я проводил время в компании с отцом семейства, который, как и положено, не выносил неурядицы на всеобщее обозрение и всячески сдерживал свои тиранические наклонности при чужих людях.

– Где это видано, чтобы убийца осуждал другого убийцу? – вдруг спросил Бенедикт, возмущенно взмахивая рукой. – Абсурд!

– Я вас ни разу не осудил, лишь констатировал факты преступления и поставил под сомнения вашу порядочность.

– Давайте закончим обсуждать личные дела моей семьи и вернемся к примерке костюма. Уж кому другому, но только не вам, рассуждать о порядочности, благородстве и нравственности.

Я хмыкнул над равнодушием мужчины и начал раздеваться, пока он двигал к окну напольное зеркало.

– Слышали, что произошло в Ламбете? – поинтересовался он, подавая мне рубашку. – Рабочие вышли на стачку, а полицейские их связали и развезли по отделам. Что за времена наступили? Стало опасно ходить большими компаниями и выражать свое мнение. Попробуешь сделать хоть что-то из этого – дадут дубинкой по голове и сразу за решетку отправят. Все высшие органы закрыли глаза с ушами от народа и медленно избавляются от недовольных.

– Бенедикт, лично вы плохо живете? – спросил я, застегивая запонки. – Все, что от вас требуется, – это молчание, оплата налогов и посещение церкви по воскресеньям.

– Я верующий и политически активный гражданин, каким желаю быть и вам.

– Вы и еще около десятка человек поддерживаете низший слой общества, потому что клуб лорда Олсуфьева вам так приказал. Ведь у рабочих должна быть иллюзия, будто не всем из высшего класса плевать на них.

– Сначала меня заставляли, но потом я понял, что надо начинать давать отпор клубу, иначе Себастьян со своими прихвостнями и от нас скоро избавится за ненадобностью.

– Может быть. Лорд Олсуфьев отлично влияет на окружение, умеет сводить людей друг с другом и получает за это неплохие деньги.