Пока Оливия заваривала чай, гадалка достала из коленкоровой сумки пачку дешёвого лимонного печенья и высыпала его на блюдце. Крошки из картонной упаковки она, недолго думая, отправила себе в рот, запрокинув голову.
Горячий чай вновь магическим образом создал иллюзию дружеского единения между обеими женщинами. Гадалка, успокоенная тем, что сестра Адамсона прекратила лезть не в своё дело и задавать вопросы про Имоджен, потчевала её бесхитростными сплетнями и невинными байками о прошлогоднем турне.
– …И такая у него шишка на лбу вскочила, что пришлось в околыше делать надрез и прикрывать шляпной лентой, и всё равно в Шропшире Джонни прозвали Единорогом. Он малый необидчивый, так что только посмеивался. Я так, золотко, скажу: в театре обидчивым вообще нечего делать.
– Ну, Эффи об этом точно ничего не известно, – быстро вставила Оливия, улучив лазейку в длинном монологе гадалки. – Уж как она до сих пор обижена на ту девушку… Её, кажется, звали Люсиль Бирнбаум, верно? Эффи никому не даёт о ней забыть – я сама уже трижды слышала историю о том, как та обманом лишила её роли, а потом Бог жестоко её за это покарал.
– Чушь несусветная, – Мамаша Бенни чуть не подавилась сухим печеньем. Откашлявшись, она категорично заявила: – Эффи – болтушка. Язык без костей. Уж сколько раз я ей говорила…
– …А ещё Эффи считает, что Люсиль своей гибелью осквернила сцену театра и теперь здесь семь лет никому удачи не будет… – продолжала не без удовольствия ябедничать Оливия.
– Это что ещё за глупости?! – Мамаша Бенни выпрямилась в кресле. Глаза её метали молнии, губы она сжала так плотно, что они превратились в тонкую бледную нить. – Совсем девчонка с ума сошла от безделья, – наконец, заключила она. – Скверна – это смерть от чужой руки, а Люсиль свалилась с мостика сама по себе. Воображала себя бессмертной ловкачкой, вот и поплатилась.
– Какая она была, эта Люсиль? – теперь, когда речь зашла о погибшей, Оливия не опасалась обнаружить свой интерес – чай вприкуску со сплетнями был в театре излюбленным лакомством.
– Не пришлась она мне по сердцу, золотко, – Мамаша Бенни поморщилась. – О мёртвых, само собой, плохо не говорят, но вот скользкая она какая-то была. Ненастоящая.
Оливия усмехнулась про себя. Слышать подобное от гадалки, морочившей людям головы, было довольно забавно.
– Публику она чувствовала, это да, этого у неё не отнять было. Знала, как ей потрафить. Была в ней какая-то в ней злость, бесшабашность. Это зрителям нравится, это даёт нерв. На сцене она была яркой. Если бы ещё слушала, что ей говорят… Но партнёра она затирала. Слишком выпячивалась, работать в паре не умела. И чуяла, как собака, уязвимые места у людей. Видела слабости – и била без промаха! – Мамаша Бенни звонко хлопнула в ладоши и прищёлкнула языком. – Взять, к примеру, Эдди, – продолжила гадалка осуждающим тоном. – Ни за каким чёртом он был ей не нужен. А как сообразила, что Греночка по нему сохнет, так мигом принялась с ним любезничать. Мардж скисает, как старый эль на солнцепёке, а Люсиль только хохочет и ещё сильнее парню голову дурит. Потом и за Арчи – ну, это уж несложно ей было, – принялась. Да и Бродяга, похоже… – тут Мамаша Бенни осеклась и резко умолкла.
– Да, Эффи что-то такое говорила, – в надежде, что гадалка продолжит свой рассказ, небрежно вставила Оливия.
– Ох уж эта Эффи… – вздохнула Мамаша Бенни. – Добрая душа, но болтает много и всё не по делу.
Брови Оливии изумлённо приподнялись. По её мнению, первая часть этого утверждения являлась наименее подходящим к Эффи Крамбл эпитетом, хотя с последним она была полностью согласна.
– Её послушать, так можно подумать, что все тут Люсиль хотели со свету сжить, – гадалка рассмеялась неестественным, каким-то лающим смехом и для полноты картины всплеснула пухлыми руками.
– Да уж, порой создаётся именно такое впечатление, – Оливия с коротким смешком поддакнула собеседнице.
– Чушь! – коротенькое словечко вылетело изо рта гадалки резко, как плевок. – Никто из наших ей зла не желал! Сболтнуть что-то сгоряча – одно, а смерти человеку пожелать – совсем другое. Глупости всё это. Глупые девчонки сами не знают, что плетут, – повторила гадалка, не глядя на гостью и уставившись в окно с видом сосредоточенным и хмурым.
По стеклу медленно стекали хлопья мокрого снега. Потеплело, и с крыши бесшумно соскользнул снежный сугроб, пронёсшийся мимо окна, как тень летучей мыши. Оливии пришло в голову, что даже если бы ей и представился вдруг случай узнать истинные мысли Мамаши Бенни, то она, скорее всего, пренебрегла бы подобной возможностью.
Генеральный прогон пьесы был обставлен сообразно всем традициям, свято почитаемым театральными актёрами старой школы.
Вибрирующий, густой, как патока, звук гонга, призывавший артистов на сцену, проникал в каждый уголок театра – его услышали даже ослица Дженни и мальчишка, присматривавший за ней.
ebooksa