Мюзик-холл на Гроув-Лейн

22
18
20
22
24
26
28
30

– Так уж вышло, инспектор, – Рафаил пожал плечами и честно и открыто взглянул на полицейского, как человек, которому нечего скрывать. Он даже подтянул рукава свитера, обнажив запястья, и принял расслабленную позу, сложив руки на коленях так, словно демонстрировал, что его ладони пусты – схожим образом он действовал и на сцене, стремясь расположить к себе публику.

– Мистер Смит, где вы находились в момент нападения на мисс Бекхайм?

– Мне неизвестно, инспектор, когда именно с мисс Бекхайм произошло несчастье, – Рафаил ответил просто, без намёка на то, что разгадал безыскусную ловушку полицейского, сооружённую наспех и без всякого изящества. – Могу лишь предположить, что это случилось после того, как я покинул пансион и отправился на Гроув-Лейн.

– Почему вы так поступили? Разве у вас была необходимость в столь поздний час отправиться в театр? Может, вам назначили там встречу? – понизив голос до интимного шёпота, предположил Тревишем.

– Никаких встреч мне там никто не назначал, инспектор. Я никогда не пренебрегаю временем, когда сцена свободна, только и всего. В моём ремесле постоянные репетиции – залог успеха, так же, как в вашем – умение распознавать правду среди лжи.

– А ещё в вашем ремесле крайне важно умение лгать с честным лицом, – парировал Тревишем. – Ложь – хлеб фокусника, не так ли? Помню, как-то раз в Корнуолле, на деревенской ярмарке, один из вашей братии облапошил меня дважды, и каждый раз улыбался мне так, точно единственным его прегрешением в жизни был пропуск воскресной службы дождливым утром.

– Я давно не выступаю на ярмарках, инспектор, – не выдержал Рафаил. – И, с вашего позволения, я иллюзионист, а не фокусник.

– Не вижу особой разницы, – покачал головой Тревишем. – Так значит, вы отправились в театр, чтобы…

– Поразмыслить над новым номером.

– Отчего же вам не размышлялось в пансионе? – брови Тревишема приподнялись, он и вправду не мог взять в толк, зачем кому-то брести сквозь снежную метель в пустой и холодный театр, если можно провести вечер в тепле и довольстве.

– Здесь было шумно. Вчера, как вы наверняка знаете, состоялась премьера пьесы мистера Адамсона.

– Нет, понятия об этом не имел, – искренне признался Тревишем. – Я полагал, «Лицедеи Адамсона» – артисты мюзик-холла.

– Не все и не только, – расплывчато возразил Рафаил. – Иной раз приходится менять сандалии на котурны[15]. Актёрская стезя порой преподносит сюрпризы, знаете ли, – и он непринуждённо рассмеялся, а стул под ним издал явственный скрип.

Инспектор его веселье не разделил. Прищурившись, он, не скрывая неодобрения, оглядел свидетеля с ног до головы и продолжил вести допрос.

– Во сколько вы покинули пансион, мистер Смит?

– В десять с четвертью.

– Откуда такая точность? Вы всё-таки спешили к назначенному часу?

– У меня привычка следить за временем, инспектор. Тщательный хронометраж – ещё одна составляющая моего ремесла.

– Надо же, как мы с вами похожи, – слабая улыбка смягчила резкие черты лица полицейского, сейчас Тревишем, большой приверженец строгого расписания, казался почти дружелюбным. – Всё ли было в порядке с мисс Бекхайм, когда вы покидали пансион? И может ли кто-нибудь подтвердить, во сколько вы ушли?

– Я не видел мисс Бекхайм, когда уходил. И, боюсь, мои слова некому подтвердить, – Рафаил развёл руками. – Вечеринка по случаю премьеры была несколько… э-э-э… сумбурной, инспектор. Все ходили туда и сюда, внизу, в гостиной, завели виктролу… Когда я уходил, кто-то собирался устроить танцы. Скорее всего, инициатором был Эдвард Пирс или Джонни Кёртис. Ну, или они оба. Рискну предположить, что шумное веселье утомило мисс Бекхайм, и она ушла в свою комнату.