— Это тот тихоня из Севильи?
— Да.
Берни повторил слова охранника. Винсенте нахмурился:
— Что бы это значило?
— Не представляю. Что, если монархисты свергли Фалангу? Мы же ничего не знаем.
— Нам и при монархистах легче не станет. — Винсенте немного подумал. — Впереди лучшие времена? Для кого? Вдруг он говорил только о тебе, а не обо всем лагере?
— С чего это мне станут делать поблажки?
— Не знаю, — вздохнул Винсенте, и его вздох превратился в кашель.
Он выглядел больным, несчастным.
— Слушай, я ввязался в спор с этим ублюдочным попом, — сказал Берни, чтобы его отвлечь. — Он обозвал меня дегенератом, потому что я не хочу обращаться в католицизм. Помнишь ту сцену в прошлое Рождество, с куклой?
Винсенте издал какой-то то ли смех, то ли стон:
— Разве такое забудешь?
День был холодный, лежал снег. Заключенных вывели во двор, где стоял отец Хайме, облаченный в желто-зеленую ризу, — старший из двух священников, которые обслуживали лагерь. В своем ярком одеянии на пустом заснеженном дворе он выглядел пришельцем из иного мира. Рядом с ним был молодой отец Эдуардо в обычной черной сутане. Он неловко переминался с ноги на ногу, его круглое лицо раскраснелось от холода. Отец Хайме держал в руках детскую куклу, деревянного пупса, завернутого в платок. На лбу куклы был нарисован серебряный круг, что сперва озадачило Берни, но потом он понял: это, видимо, нимб.
По обыкновению, лицо священника было надменным и злым; ястребиный нос с жесткими волосками на кончике задран вверх, будто лучшие чувства его обладателя задевало нечто большее, чем исходившая от рядов заключенных вонь. Аранда приказал дрожащим от холода узникам строиться, а сам влез на платформу, похлопывая себя стеком по ноге.
— Сегодня Рождество, — провозгласил он, от его дыхания в морозный воздух взвились серые облачка пара. — Сегодня мы почитаем младенца Иисуса, который пришел на Землю, чтобы спасти нас. Вы совершите поклонение, и, возможно, Господь смилостивится над вами и прольет свет в ваши души. Каждый поцелует маленького Христа, которого держит в руках отец Хайме. Не переживайте, не болен ли приложившийся перед вами туберкулезом, — Господь не допустит, чтобы вы заразились.
Отец Хайме нахмурился, заметив в тоне коменданта неуместную веселость. Отец Эдуардо смотрел на свои ноги. Старший священник угрожающе поднял куклу, словно оружие.
Узники один за другим шаркали мимо и целовали ее. Некоторые недостаточно крепко прикладывались губами к деревяшке, и отец Хайме резко окликал их, призывая вернуться:
— Еще раз! Целуй младенца Иисуса как полагается!
Один анархист, Томас, судостроитель из Барселоны, отказался лобызать чучело, остановился перед священником, глядя ему в глаза — а мужчина он был крупный, — так что отец Хайме слегка попятился.
— Я не стану целовать ваш символ суеверия! — заявил Томас. — Плевал я на него!