Зима в Мадриде

22
18
20
22
24
26
28
30

И он оставил на лбу деревянного младенца пузыристый белесый плевок. Отец Хайме вскрикнул так, будто младенец был настоящий. Охранник ударил Томаса по голове, отчего тот упал на землю. Отец Эдуардо хотел было вступиться, но сердитый взгляд отца Хайме остановил его. Старший священник вытер лоб куклы белым носовым платком.

Аранда спрыгнул с платформы и маршевым шагом протопал к тому месту, где лежал Томас.

— Ты оскорбил нашего Господа! — заорал комендант. — Дева Небесная рыдает, оттого что ты плюешь на Ее дитя!

Слова его выражали возмущение, но тон был насмешливым. Аранда принялся методично охаживать анархиста своим стеком, начал с ног, а закончил ударом по голове, от которого у Томаса пошла кровь. Комендант подозвал двоих охранников, чтобы беднягу унесли, потом повернулся к отцу Хайме. Священник отшатнулся, прижимая куклу к груди, будто защищал ее от этой ужасной сцены.

— Простите за оскорбление, сеньор, — поклонился Аранда. — Прошу вас, продолжайте. Мы приведем этих людей к Господу, даже если это нас погубит.

Аранда кивнул следующему в очереди. Берни порадовался, увидев, кроме злобы, еще и страх в глазах священника, когда очередной заключенный подошел к нему и склонил голову над куклой. Никто больше не отказался целовать ее.

— Я помню, как пахла эта кукла, — сказал Берни Винсенту. — Краской и слюной.

— Эти черные жуки, они все одинаковые. Отец Хайме просто скотина, но Эдуардо похитрее будет. Он сейчас в бараке у больного поляка, вынюхивает, не собрался ли тот помирать и не ослаб ли еще настолько, что готов принять отпущение грехов.

— Эдуардо не так уж плох, — покачал головой Берни. — Помнишь, он пытался привести в лагерь врача? И достать кресты для кладбища?

Он подумал о склоне холма сразу за оградой лагеря, где в безымянных могилах хоронили умерших. Появившись тут летом, отец Эдуардо сразу попросил, чтобы могилы отмечали крестами. Комендант это запретил. Находящиеся в лагере были осуждены военным трибуналом на десятки лет заключения; по сути, они уже были мертвы. Когда-нибудь лагерь закроют, бараки и забор из колючей проволоки разберут, и на голом, обдуваемом всеми ветрами холме не останется и следа его существования.

— Что значат кресты? — отозвался Винсенте. — Символы суеверия. Доброта отца Эдуардо фальшивая. Все они одинаковы. Черные жуки пытаются заполучить тебя, когда ты умираешь, когда не осталось сил.

Снаружи уже стемнело. Кто-то в бараке играл в карты, кто-то штопал потрепанную форму при слабом свете сальных свечей. Берни закрыл глаза и попытался уснуть. Он думал об избиении Томаса: спустя несколько дней анархист умер. Сам он сегодня ступал по тонкому льду с этим психиатром. Хорошо еще эскулап видел в нем всего лишь типичного представителя людей определенного рода. В глубине души Берни хотелось бросить тюремщикам вызов, как сделал Томас, но жить ему тоже хотелось. Его смерть стала бы их окончательной, бесповоротной победой.

Наконец он уснул — и увидел странный сон. Он вошел в барак с целой толпой учеников из Руквуда, которых вел мистер Тейлор. Мальчишки стали рассматривать деревянные нары, потом собрались в центре, вокруг сделанного из старых ящиков стола. Они сказали, если это их новая спальня, она никуда не годится, им тут не нравится. «Не падайте духом, — с укоризной велел мистер Тейлор. — В Руквуде это не принято».

Берни резко пробудился. В бараке было совершенно темно, он ничего не видел. Он замерз. Спустил тонкое одеяло, чтобы прикрыть ступни. Выдалась первая по-настоящему холодная ночь. Сентябрь и октябрь оказались самыми легкими месяцами: испепеляющая летняя жара спала, температура понижалась каждую неделю на несколько благословенных градусов, ночью спать тоже было комфортно. Но теперь пришла зима.

Берни без сна лежал в темноте, слушал кашель и бормотание заключенных. Скрипели нары, когда кто-нибудь беспокойно ворочался, вероятно тоже страдая от холода. Скоро по утрам начнет подмораживать. К Рождеству можно ждать первых жертв зимы.

С соседних нар раздался шепот:

— Бернардо, ты не спишь? — Винсенте кашлянул.

— Нет.

— Слушай… — В голосе Винсенте слышалась настойчивость, и Берни повернулся, но не смог разглядеть друга в непроницаемой тьме. — Думаю, мне не пережить холодов.

— Не говори глупостей.