Григорий Евгеньевич писал не только светские картины, но и иконы. Иконы он полюбил еще в раннем детстве. Когда бабушка впервые привела его в храм на службу, маленький Гриша был до глубины души поражен богатством и красотой церковного убранства, потрескивающим мерцанием горящих свечей, строгостью таинственных образов, внимательно взирающих на прихожан из полумрака… Тогда он решил, что когда вырастет, обязательно станет священником и будет работать в храме, будет своим в этом прекрасном «доме Бога». Но детские мечты так и остались мечтами. В отрочестве идея принять духовный сан отошла на второй план, а вот художественные способности продолжали напоминать о себе. Гриша любил рисовать, это получалось у него лучше всех в классе. В результате, окончив школу, он с первого раза прошел вступительные испытания и, несмотря на огромный конкурс, без всяких взяток поступил в Суриковское училище.
Однако тяга к церкви сохранилась, и став профессиональным художником, Григорий часто откладывал в сторону полотна, над которыми работал на продажу, и писал иконы. Так сказать, для души. Через некоторое время это увлечение тоже стало прибыльным – когда рухнула советская власть, в Россию пришла мода на христианство, стали открываться храмы, некоторые люди начали обустраивать иконостасы у себя дома. В результате спрос на иконы скачкообразно возрос. Естественно, не каждый мог позволить себе купить качественную икону, написанную профессионалом высокого класса – большинство народа приобретало репринты, но, тем не менее, клиентуры у Григория Евгеньевича имелось достаточно – ведь буржуазно-криминальное сословие тоже не миновала мода на православие. Деньги лились рекой, поэтому через некоторое время он даже мог позволить себе бесплатно расписывать отдельные бедные приходы.
Кроме этого, Григорий Евгеньевич любил выездную работу в восстанавливающихся русских монастырях. Как правило, монастыри располагались на природе и появлялась отличная возможность отдохнуть от городского шума и суеты, семьи и детей, от хамоватых богатых клиентов… Правда в монастырях не шибко с развлечениями, но Григорий Евгеньевич никогда не тяготел к тому, чтобы, как говорится, «отжигать» по полной. Для отдыха ему было достаточно бутылки и граненого стакана, а еще – хорошего собеседника. Впрочем, зачастую он легко обходился и без последнего.
Пить Григорий Евгеньевич приучился еще в общежитии Суриковского училища, где творческая молодежь весьма раскованно проводила время. Эта привычка сопровождала его всю жизнь, однако в последние годы приобрела настолько большие масштабы, что сказалась на семейном благополучии. Жена реагировала на его пьянство очень нервно, хотя ничего плохого он не делал – ни к кому не приставал, тем более не дрался и не скандалил, а, напившись, обычно просто шел спать. Тем не менее, ей казалось, что жить надо по другому и она сама устраивала скандалы, по глупости своей полагая, что таким образом сумеет отвратить мужа от пристрастия к зеленому змию. В конце концов, это надоело им обоим и в какой-то момент супруге Григория Евгеньевича пришло в голову, что лучше его отселить в сельскую местность – подальше от друзей и коллег. Писать картины все равно где, но может быть, свежий воздух и близость к природе сподвигнут мужа к здоровому образу жизни. В результате глава семьи купил дом в деревне и перевез туда свою мастерскую, а семья приезжала к нему на выходные, хотя и не каждый раз.
Григорий потянулся, встал с кровати и включил огромный электрический титан чтобы подогреть воды и помыться. Его плохое самочувствие отодвинулось куда-то в сторону, когда он вспомнил, что недавно жизнь его началась будто сызнова, и теперь он не просто хороший художник, а духовный лидер, пришедший на землю с миссией спасения человечества. Нет, даже более того. Спасать человечество любили многие – даже Джеймс Бонд приложил к этому свою волосатую руку, сражаясь против организаций, грозящих уничтожить мир. Но миссия Григория Евгеньевича куда выше – он пришел спасать не от ядерной бомбы, не от экологической катастрофы, а от Страшного Суда. И уполномочен на то самого верха – лично Богородица объявила ему о доле избранника. После этого он принял новое имя – Григориан и возглавил созданную им организацию «Истинно православный русский институт трубящих спасение», или сокращенно, ИПРИТС.
А началось все так. Однажды Григорий Евгеньевич отмечал с друзьями-художниками открытие одной престижной выставки картин, на которой его творчеству отвели целый зал. Будучи чужды гламуру, они не пошли в ресторан, а воспользовались доступом в подсобное помещение выставки, куда притащили водки, всякой дорогой закуси типа икры и белой рыбы, и там злоупотребили. По дороге домой это дело еще отшлифовали пивком, так что в свою квартиру Григорий Евгеньевич добрался уже в порядком измененном состоянии сознания.
Дома не было ничего необычного. Дочь уже спала, сын ушел в Интернет, а жена опять принялась возмущаться его поздним приходом и основательным возлиянием, говорить, что от него прет перегаром и прочую тому подобную ерунду. В таких ситуациях Григорий обычно ложился спать в своей мастерской, располагавшейся в самой большой комнате их четырехкомнатной квартиры. Вот и в этот раз он, умывшись, направился в мастерскую, однако в коридоре, вероятно о чем-то задумавшись, не рассчитал траекторию и задел плечом стеллажи с книгами. Одна из них упала, да так хитро, что умудрилась отлететь ему под ногу, в результате он споткнулся об нее и тоже чуть не упал. Возмутившись, Григорий пнул вредоносную книгу, послав ей вслед внушительную матерную тираду этажей из пяти. Из спальни высунулась жена и прошипела, чтобы не орал, сцуко, на весь дом, а то дочку разбудит.
Григорий Евгеньевич согласился и потянулся, чтобы поднять книгу – в конце концов, такие вещи нужно беречь. Подняв, он увидел, что это Библия – маленький подарочный томик в красивом переплете, который как-то презентовал ему настоятель одного из крупных российских соборов, когда они вместе обмывали в ризнице завершение росписи этого храма.
Григорию Евгеньевичу стало стыдно за такое обхождение со святой книгой, он нежно взял ее двумя руками, обдул пыль, протер обложку, проведя ей по рубашке на пузе, и взял с собой в мастерскую. «Почитаю минут пять перед сном», – подумал он, открывая Библию наугад.
«И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить, – возвестила случайно открывшаяся страница, -
Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.
Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.
Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.
Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была так, как и ночи.
И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!»
Григорий Евгеньевич отложил книгу, лицо его опечалилась. Зародившись где-то внутри, его вдруг охватило странное беспокойство. Неизбежность гибели всего мира, природы, людей, искусства, картин великих мастеров, что хранятся уже столетиями, на этот раз как-то по-особому поразила Григория, хотя он задумывался над ней и раньше. «В чем же тогда смысл нашей жизни? Жить и ждать, пока не подохнем?!» – возмутился он. Нет, надо было что-то срочно делать. Но прямо сейчас сделать что-либо не представлялось возможным, поэтому Григорий Евгеньевич решил хотя бы выпить. Обходя расставленные повсюду полотна, часть из которых уже была почти закончена, а часть – только начиналась, он подошел к бару и резко распахнул дверцы. К его удивлению, все спиртное из бара куда-то подевалось, остались только пустые бутылки из-под вина, сложенные обратно в бар, видимо, чтобы не валялись где попало. «Кто-то уже все выпил…» – разочарованно констатировал Григорий Евгеньевич, и тут взгляд его упал на початую бутылку дорогущего коньяка, которую ему подарил какой-то новый русский бандитского вида, расплачиваясь за шикарную икону в рамке с натуральной позолотой, написанную Григорием Евгеньевичем по специальному заказу.
Григорий Евгеньевич молча взял бутылку, ловким движением руки извлек стакан из-за одного из холстов, дунул в него, чтобы очистить от пыли, поставил на стол и наполнил коньяком. Коньяка хватило почти как раз, разве что немножко не доставало до краев. Григорий Евгеньевич внимательно посмотрел на стакан, сосредоточился, после чего поднес его к губам и залпом осушил.
– А..а…а…а…а…х!!! – разгорячено выдохнул он, похлопав себя по груди. «Наверное, такие коньяки пьют не махом, а смакуя, побалтывая в широком бокале», – подумалось ему. «Но мне ведь только стресс снять», – сказал он уже вслух в свое оправдание и приподнялся со стула.
Григорий стал ходить туда-сюда по мастерской, в ожидании благотворного эффекта от принятого, но эффект где-то задерживался. «Ну вот, и тут ничего не получается!» – с горечью махнул он рукой и направился к кровати.