Он сказал это без всякой преамбулы, посреди разговора о чем-то еще — это было неожиданно для меня; внезапно я страшно смутилась: я покраснела, у меня выступили слезы, я зажала руками уши, как маленький ребенок, а локтями прикрыла грудь… Как бы желая подбодрить меня, мой терапевт продолжил говорить что-то о том, что телесного не нужно стесняться, и сам он научился спокойно говорить клиентам о том, что он мастурбирует… Я не могла найти слов, но хотелось пискнуть что-то вроде „я не хочу этого знать“.
До конца дня я была в ошеломленном состоянии… мне кажется, я и сейчас его чувствую, когда вспоминаю этот момент. Я чувствовала себя одновременно сексуально привлекательной и страшно беззащитной, как будто обнаженной перед всем миром.
Поговорили ли мы об этом потом? Да. В тот раз я поняла, что о таком нужно говорить. Мой терапевт ответил, что моя реакция позабавила его и тронула. Умилила, сказал он.
Теперь, спустя несколько лет, мне это кажется странным. Я была бы тронута такой реакцией у юной девушки. Но мне было тридцать шесть лет, я бывала замужем, у меня были мужчины, был опыт флирта, да всякий опыт у меня был! Я была взрослой женщиной — по любым меркам. И такое острое, такое детское смущение было не тем, что сочетается с этим опытом. Это было нечто странное — то, что стоило бы исследовать. Если бы мой терапевт не был сам очарован? Если бы ему не казалось это эротически привлекательным? Если бы это не было для него знаком его привлекательности, может быть? Не знаю.
У меня действительно была привычка не носить бюстгальтер, ради телесного комфорта, и до того дня я никогда об этом не задумывалась. Но год или два после этого в людных местах рядом с мужчинами я стала ощущать страх, что они увидят под одеждой мою грудь и причинят мне боль или оскорбят меня. Чувство беззащитности усилилось. Самое удивительное, что я никак не связала его с тем случаем в терапии… фактически, только сейчас, рассказывая это, я вдруг поняла, что страх начался в то же самое время.
Я думаю, мой терапевт даже не понял бы, что я имею в виду. Мне кажется, для него это было и осталось забавным эпизодом.
Уже после окончания терапии я сделала попытку написать о своих сомнениях, поговорить о том, что происходило в терапии. Но мой терапевт мне не ответил. И больше мы никогда не разговаривали».
С переживаниями по поводу ценности и свободы могут быть связаны такие события:
— Ограничения в возможности рассказывать другим о том, что происходит в личной терапии. Открытые просьбы терапевта не делиться ни с кем тем, что происходит в отношениях — или недовольство или огорчение, если такое случается.
— Ревность терапевта к другим терапевтам, огорчение или раздражение при обращении клиента к другому специалисту или при упоминании о таком желании. Предупреждение, что клиенту придется расстаться с терапевтом, если есть желание пойти к другому.
— Просьбы терапевта оставить отзыв о его практике или о его учебных программах на сайте или в соцсетях.
— Просьба терапевта сохранить в тайне какую-то информацию о нем, которая стала известна клиенту.
— Просьба терапевта разрешить использовать историю клиента для статьи/книги/поста в соцсетях.
Любые личные просьбы от значимой фигуры, от которой человек зависит, ждет помощи и заботы, могут быть нагружены страхом отказать — а значит, согласие никогда не будет полностью добровольным.
— Нежелание терапевта извиниться за что-то в отношениях, что принесло клиенту боль и дискомфорт. Передача клиенту ответственности за это в духе «ты так это понял», «это твой перенос», «ты слишком чувствительна»; или «инвалидные» извинения («тебе нужно, чтобы я извинился? хорошо, я извиняюсь», «да, но у тебя тоже есть твоя часть ответственности», «но пойми и ты меня» и т. п.).
— Пристыживание со стороны терапевта.
— Резкость или холодность терапевта. В том числе — в случае групповой терапии — в присутствии других людей.
— Ненадежность и невнимательность терапевта: внезапный перенос или отмена встречи, забывчивость относительно времени встречи или каких-то важных обстоятельств клиента, которые он сообщил терапевту и ожидал, что терапевт будет о них помнить. Отсутствие участливого отношения в тех моментах, где оно ожидается — недомогание, слезы, трагические события и сложные обстоятельства в жизни клиента.
Все, что подчеркивает зависимость клиента и дисбаланс ценности, вызывает стресс и обостряет архаические переносные реакции.
И опять — чего-то мы сознательно обязуемся избегать, а чего-то избежать не можем (забывчивости или болезней, например, или разного толкования наших слов и действий), но важна способность принимать на себя ответственность и выравнивать дисбаланс ценности. Человек, обратившийся за помощью, особенно переживший эмоциональную травму, легко теряет ощущение собственной ценности — и тем больше необходимо задумываться.
ebooksa