* * *
[из интервью]
«В конце концов моя терапия вышла из всех границ: мой терапевт доверял мне сердечные тайны, говорил о своей любви ко мне, позвал работать под своим руководством и предложил дружбу… А потом, видимо, осознав масштаб драмы, просто отказал мне в общении, посоветовав найти другого терапевта, оборвав разом все наши связи. Это случилось после того, как мы обнялись на прощание и вдруг он сказал, что у него эрекция и что из-за меня у него проблемы в браке.
Я долго не могла прийти в себя; на то, чтобы поправиться, ушло несколько лет. И еще один курс психотерапии, в ходе которого я двигалась от горевания о разбитом сердце и сильного чувства вины перед хорошим человеком, который из-за меня сбился с пути, к осознанию причиненного вреда и злоупотребления. Это был длинный путь. Даже сейчас, когда я говорю об этом вслух, я чувствую себя виноватой перед ним — за то, что выношу это на свет, за то, что неправильно вела себя в терапии, за что, что драматизирую всякую ерунду и страдаю из-за каких-то мелочей… За то, что выставляю злодеем уважаемого всеми человека, который все сделал правильно и отказался от отношений (и от меня) прежде чем все вышло из-под контроля…
— Точно прежде?
— (пожимает плечами) К вопросу о моем эротическом переносе. Был ли он по-честному эротическим? Если верно, что бессознательное нам никогда не врет, то снам можно верить. Мои мечты о терапевте были какими-то детскими: мне постоянно снилось, что я иду с ним за ручку. Единственный сон эротического содержания был такой.
Мне приснилось, что я сижу в учебной аудитории на заднем ряду. А мой терапевт должен провести у нас лекцию, и он устанавливает проектор на моей парте, рядом со мной, и начинает говорить, стоя за партой, почти вплотную ко мне. Мне приятно и лестно, что на всем протяжении лекции я буду сидеть с ним рядом, в темноте, ощущая его теплое присутствие. Я чувствую гордость и нежность — и вдруг, повернувшись к нему, я замечаю, что он, не прерывая лекции, смотрит на меня и мастурбирует. Прежде, чем я успеваю среагировать, моя рука и одежда оказываются забрызганными, и я готова заорать на него от злости и омерзения… но вынуждена молчать, чтобы не прерывать лекцию, не позорить его, не подвергать себя риску насмешек и отвержения. Я хотела бы подождать, пока все уйдут, чтобы высказать ему свою ярость с глазу на глаз — но понимаю, что, как только лекция будет окончена, он уйдет из аудитории, и никогда не даст мне шанса быть услышанной…
Похоже на всю нашу историю — от начала до конца. От нежности до стыда. Отвращение, страх отвержения, стыд, страх быть непонятой и обвиненной другими и гнев — чувства, которые я вытесняла, пока была в отношениях — смогли прийти ко мне только во сне.
Я реально жалею, что не вытерла там же, во сне, об него руку.
Самое противное в том, что, пока разворачивалась наша история, я могла бы в каждый момент поклясться, что я всего этого сама хочу. Что я совершенно искренна. Так, и правда, искренне проявлялась часть меня. Просто это была не здоровая часть.
Суть же терапии в этом? Научиться идти за здоровой частью.
— Я понимаю, что это болезненная история. Если бы ты сейчас могла бы что-то сказать бывшему терапевту, что бы ты хотела сказать?
— Не знаю, я теряюсь от такого вопроса; боюсь, что сейчас скажу — а меня упрекнут: „ну а что ж ты не сказала, когда могла?“ Наверное, я могу понять его чувства. И понимаю, что не всегда можно сообразить, что делаешь: я сама только что призналась, что теперь иначе оцениваю свое поведение в терапии, чем тогда. Терапевт тоже человек. Наверное, самую большую боль продолжает причинять то, что он обрезал контакт и оставил меня в немоте, без права обсудить то, что произошло. Что не было разговора, в котором он принял бы свою часть ответственности и сказал бы, что теперь понял и сожалеет, что ли… Мне кажется, меня бы это освободило».
Я сопереживаю истории моей рассказчицы. Мне кажется, что она по-прежнему наделяет героя этой истории большей ценностью, чем себя.
Что может сделать терапевт, чтобы заметить и сделать осознаваемым эротический перенос? Как выстроить действительно безопасную привязанность в терапии? Как реагировать на эротический перенос и контрперенос, как научиться видеть моменты злоупотребления? Что будет являться профилактикой? А прежде всех этих вопросов нужно ответить еще на один: что происходит с терапевтом?
[из интервью]
«Вообще-то я поняла, что все-таки хочу кое-что сказать. Но не своему психотерапевту. Я согласилась рассказать свою историю, как уж получится, чтобы ее прочитали люди, которые так же как я, чувствуют, что в их терапии происходило что-то не то, но не могут понять, что именно.
После того, как наши отношения с тем психотерапевтом закончились, меня мучило постоянное чувство вины и отвращения к себе. Мне казалось, что я грязная, жалкая и все это увидят, если я попытаюсь заговорить о том, что между нами было. Я боялась, что все мне скажут: ты влюбилась в своего терапевта и вешалась ему на шею, позорилась, пока он не вышел из терпения и не послал тебя. Что он и так проявлял невероятное понимание и такт, а ты прилипла к нему как банный лист, и ему было за тебя стыдно.
Я оставила в его кабинете книгу — принесла ему почитать, а потом забыла. Нас еще какое-то время связывали рабочие отношения: он читал курс на потоке, где я училась. И эту книгу он однажды после лекции отдал моему другу, просто попросил передать мне — хотя я на той лекции была в той же аудитории. Когда друг рассказал мне это, мне стало так больно, я не могла дышать, как будто меня ударили. Я почувствовала себя прокаженной, неприкасаемой: какое же сильное отвращение и ненависть нужно чувствовать, — думала я, — чтобы даже книжку не мочь передать из рук в руки. Я спрашивала себя, сказала ли я, сделала ли что-то такое, что обидело бы его или разозлило, не была ли навязчива, не было ли мое поведение непристойным — но нет; клянусь вам, я очень старалась, чтобы каждый мой поступок, каждое слово были комфортны, а если чувствовала, что это не так, то всегда извинялась.
Потом я прочитала, что эротизированный контрперенос у психотерапевтов часто связан с вытеснением враждебных чувств к пациенткам, если психолог не осознает или подавляет стыд или вину, возникающую в процессе сближения. Не знаю, насколько это так, но я страдала от навязчивых фантазий о том, что мой терапевт хочет, чтобы я исчезла, умерла, чтобы от меня не осталось никаких следов, которые могли бы попасться ему на глаза.
Мне повезло, что у меня была невероятная поддержка друзей, что у меня вообще были друзья. И то — стыд и вина стали такими невыносимыми, а фантазии такими настойчивыми, что я дошла до попытки покончить с собой — к счастью, не успешной. А потом я вновь пошла в терапию, в которой сначала пришлось преодолевать недоверие и ужас перед психологом. В первую сессию у меня почти началась паническая атака — хотя я вообще к ним не склонна.
ebooksa