В 1970-х годах Эйнсворт разработала методику стандартизированной оценки типа привязанности у детей, которую назвала «Незнакомой ситуацией»[44]. Суть методики заключалась в наблюдении за детьми в восьми разных ситуациях, где при определенных условиях ребенок, мать и незнакомый взрослый становились близки, разлучались и встречались вновь. Каждый эпизод длился три минуты, а поведение детей Эйнсворт оценивала, основываясь на четырех критериях: 1) близость и поиск контакта; 2) способность поддерживать контакт; 3) избегание близости и контакта и 4) сопротивление контакту и успокаивающему взаимодействию[45]. Когда в эксперименте приняли участие около сотни детей, Эйнсворт смогла выделить три основных типа привязанности: безопасный, тревожно-избегающий и тревожно-устойчивый[46]. Это исследование было первым экспериментом, подтверждающим и развивающим теорию привязанности Джона Боулби, а позже, в 1990-х, две исследовательницы Мэри Мэйн и Юдит Соломон воспользовались методикой «Незнакомой ситуации» Эйнсворт и открыли четвертый тип привязанности, который назвали «дезориентированным»[47].
Эксперименты Мэри Эйнсворт продемонстрировали, что большинство детей и их основных опекунов связывал безопасный тип привязанности. Ребенок с таким типом привязанности легко успокаивается и чувствует себя в безопасности в присутствии значимого для него взрослого. Если же ребенок испытывает тревожность, он либо поворачивается к опекуну, либо каким-то образом его ищет. Этот тип формируется, когда ребенок знает, что может рассчитывать на реакцию опекуна, и уверен, что, когда он плачет, его успокоят и о нем позаботятся. Безопасный тип привязанности становится надежным фундаментом для исследования окружающего мира.
Следующий тип привязанности, описанный в исследовании Эйнсворт, — тревожно-избегающий. Дети с таким типом привязанности не имеют связи со своими опекунами, поскольку не чувствуют, что могут на них рассчитывать. Обычно это означает, что их основной опекун либо отсутствовал, когда они в нем нуждались, либо относился пренебрежительно к их потребностям, либо и вовсе отказывал им во внимании. Этот тип формируется у детей, чьи родители их эмоционально или физически игнорируют или же действуют так, как описано в четвертом вопросе теста на определение тяжести неблагоприятного детского опыта: «Приходилось ли вам до достижения 18 лет часто или очень часто чувствовать, что никто в вашей семье вас не любит или не считает вас особенным или значимым? Или же в вашей семье было не принято заботиться друг о друге, поддерживать доверительные отношения или проявлять участие?». Если хотя бы что-то из перечисленного имеет место в первые несколько лет жизни, нам будет непросто чувствовать себя в безопасности во всем многообразии дальнейших жизненных ситуаций. Например, мы становимся убеждены, что с нами что-то не так, или же считаем, что мы недостойны любви и внимания. Мы часто не знаем, кому можно доверять, или даже думаем, что никому доверять нельзя. Эйнсворт сделала вывод, что ребенок с таким типом привязанности в ситуации стресса не будет искать контакта с лицом, оказывающим ему первичный уход. Для таких детей нет особой разницы между их основным опекуном и незнакомым взрослым. Такое отношение складывается из-за того, что дети не знают, поможет ли им хоть кто-то в принципе, и не понимают, кто именно из взрослых сможет предложить им поддержку и защиту.
Чтобы дать вам большее представление об этом типе привязанности, хочу поделиться с вами отрывком истории одной из моих подписчиц.
Все свое детство, сколько я помню, мой отец твердил мне, что мое появление на свет было ошибкой, источником финансовых проблем в семье и что они с моей матерью были бы куда счастливее, если бы меня не было. Моя мать обычно просто присутствовала и ничего не говорила — она относилась ко мне так, как будто меня и в самом деле не было, не говорила ничего плохого, но и ничего хорошего тоже, просто молчала. Думаю, что из-за этого я была тихим и замкнутым ребенком. Я помню, как много плакала, потому что никогда не понимала, что происходит. Мои родители ненавидели или игнорировали меня по неизвестным мне причинам. Я не знала, почему меня так сильно ненавидят в школе, ведь я всегда старалась быть милой с другими детьми, но в какой-то момент я просто перестала разговаривать с кем бы то ни было. Я не понимала, почему никто из взрослых никогда не помогал мне. К моим родителям часто приходили гости играть в карты (я должна была в это время сидеть в своей комнате), и родители говорили им, что мое рождение было ошибкой, что если бы не я, они бы уже купили дом получше, и что я вечно рыдаю безо всякой причины…
Крайнее смятение, которое становится следствием пренебрежения и эмоционального насилия, мешает нам вступать в новые отношения и заставляет сомневаться в надежности уже имеющихся. Даже если кто-то постоянно говорит нам, как мы важны и как сильно любимы, мы все равно продолжаем беспокоиться, что нас бросят или причинят нам боль, и нам может быть непросто справляться с таким уровнем тревожности. У меня было много клиентов с таким типом привязанности, и большинство из них отказывались принимать даже возможность романтических отношений или близкой дружбы — риск казался им слишком высоким.
Третий тип привязанности, который описала Эйнсворт, называется тревожно-устойчивым. Детям с таким типом привязанности свойственно быть настойчивыми и навязчивыми во взаимодействии со своими основными опекунами, но, когда значимый взрослый приходит к ним с тем, в чем они нуждались, дети отказываются принимать помощь и с трудом успокаиваются. Так происходит из-за того, что основной опекун ведет себя непредсказуемо, даже обеспечивая нужную поддержку. Возможно, опекун способен успокаивать и утешать какое-то время, но при этом уже через минуту может причинить вред или прибегнуть к насилию. Когда ребенок хочет, чтобы значимый взрослый его успокоил, он не знает точно, сможет ли тот дать ему необходимое. Именно поэтому такие дети с трудом успокаиваются, когда родители приходят их утешить; даже в присутствии опекунов им все еще требуется убедиться, что они в безопасности.
Я всегда называла такой тип привязанности ненадежным, потому что дети, которые растут в семье, где никогда не знаешь, какой будет реакция родителей (успокоят тебя или обидят), становятся взрослыми, которым свойственны проявления повышенной тревожности. Опекуны в таких семьях могут иметь психические расстройства, которые вызывают перепады настроения, или же злоупотребляют веществами, изменяющими сознание, или же практикуют противоположные стили воспитания. И снова можно провести параллели с вопросами из теста на определение тяжести НДО и увидеть, насколько разрушающим может быть воздействие на ребенка. Когда мы растем и взрослеем, мы узнаём, что наш опекун любит нас и заботится о нас, но, если так бывает не всегда, мы стараемся понять, почему это происходит. Мы не можем знать настоящую причину такого поведения своих родителей, поэтому приходим к выводу, что причина в нас. Среди моих клиентов с этим типом привязанности много трудоголиков и перфекционистов. Они уверены, что если бы делали все правильно в детстве, то получали бы любовь и внимание, в которых тогда так отчаянно нуждались.
И последним типом привязанности считается дезориентированный. Дети с таким типом привязанности демонстрируют противоречивое поведение и могут даже казаться неуверенными или дезориентированными. Считается, что этот тип обусловлен непоследовательностью реакций основных опекунов, то есть такие родители одновременно помогают и утешают, но и внушают страх и даже способны причинить вред. Вероятно, вы думаете, что такое описание не особенно отличается от характеристик тревожно-избегающего типа привязанности, но на самом деле человек, имеющий дезорганизованный тип привязанности, отличается совершенно непредсказуемым поведением. При тревожно-избегающем типе ребенку свойственно требовать утешения от значимого взрослого, но с трудом успокаиваться. При дезориентированном же типе нет единого паттерна поведения — дети то не хотят иметь ничего общего со своим опекуном, то плачут до тех пор, пока он не появится и не возьмет их на руки, после чего тут же успокаиваются. По сути, такие дети не знают, что именно они испытывают, равно как и не понимают, могут ли рассчитывать на своего опекуна. Такой тип привязанности обычно формируется в отношениях, где практикуется насилие и где нет других лиц, способных оказать ребенку основной уход, поэтому опекун ассоциируется у ребенка одновременно с любовью, поддержкой, страхом и болью. Реакции таких детей могут соответствовать как поведению, свойственному при безопасном типе привязанности, так и характерному для тревожно-избегающего типа. Я уверена, что дезориентированный тип привязанности не был выявлен в ходе эксперимента Мэри Эйнсворт и работы над методикой «Незнакомой ситуации» только потому, что за три минуты, которые отводились на наблюдения, невозможно было зафиксировать два типа реакции детей на происходящее и заметить, что такие дети демонстрируют паттерны поведения, соответствующие двум типам привязанности.
К чему может привести нездоровый тип привязанности?
Вероятно, вы думаете, что типы привязанности не имеют никакого отношения к травме, но оба этих феномена тесно связаны. Первые несколько лет жизни очень важны для формирования четкого образа «я», обретения уверенности в себе и своих способностях и веры в то, что окружающий нас мир безопасен. По сути, наши первые отношения помогают нам определиться с тем, какими мы станем и какие отношения сможем выстраивать в будущем. Можно сравнить их с проектом, которому мы будем следовать, создавая новые отношения и общаясь с другими людьми. Если в детстве мы постоянно ощущали боль, пренебрежение или печаль, то и во взрослой жизни можем искать что-то подобное. А значит, те из нас, кто вырос с любящими, предсказуемыми и заботливыми родителями и у кого сложился безопасный тип привязанности, скорее всего, и сами будут выстраивать отношения, похожие на те, к которым привыкли в детстве. С другой стороны, если у нас были непоследовательные, абьюзивные или эмоционально отстраненные опекуны, мы, вероятно, будем стремиться к таким же отношениям, уже будучи взрослыми, то есть рискуем приобрести больший объем травмирующего опыта в дальнейшей жизни.
Если мы получаем травмирующий опыт в первые несколько лет жизни, нам понадобится терапия и упорный труд, чтобы поверить, что мир может быть безопасным местом и что у нас есть право жить в этом мире. Нам может быть сложно думать, что нас можно любить, что мы можем быть важны для других людей и что они могут о нас заботиться, — и все это вызывает у нас огромное чувство стыда. Стыд не относится к часто обсуждаемым темам. Я считаю, многие люди просто не знают, что это такое, не говоря уже о том, что даже самому себе некомфортно признаваться в наличии такого чувства. Если не вдаваться в подробности, стыд не тождественен ощущению вины или печали из-за какой-то ситуации; стыд относится к более глубоким чувствам. Испытывая стыд, человек искренне верит: с ним что-то не так и он обладает тем или иным изъяном. Можно считать смущение мягкой формой проявления стыда, но смущение обычно связано с некой конкретной ситуацией, в то время как стыд пронизывает всю личность и все, что с ней происходит. Если люди многократно сталкиваются с травмирующим опытом в течение жизни, особенно приобретя первую травму в раннем возрасте, они часто думают, будто сами могли сделать что-то, что стало причиной появления в их жизни такого количества боли. Чтобы проиллюстрировать это утверждение, хочу поделиться с вами историей еще одного подписчика.
Моя детская травма навсегда изменила мои взгляды на мир и привела к диагнозу КПТСР. Хотя сейчас я и считаю себя здоровым взрослым человеком, мне понадобились долгие годы упорного труда, терапии и ДПДГ[48], чтобы добиться такого результата. Работая над излечением от травмирующего опыта, мне удалось получить представление о том, как сильно КПТСР повлияло на то, каким человеком я теперь являюсь. Мне стало ясно, что внутри меня таился стыд, который был причиной моей разрушающей ненависти к себе. У меня было убеждение, что мне продолжают причинять боль, потому что причина кроется во мне.
Самая сложная часть терапии и работы над травмой — проработка чувства стыда. Некоторые из моих клиентов даже были уверены в том, что заслуживали таких травмирующих и токсичных отношений, а некоторые и вовсе не старались избегать ситуаций, которые могли нанести им вред, поскольку были убеждены, что лучшего в их жизни и не должно быть. Это невероятно грустно. И именно в этом кроется причина нашей уверенности в том, что травма — неотъемлемая часть нашей жизни. Если мы искренне верим, что с нами что-то не так и поэтому мы заслуживаем плохого отношения, почему мы вдруг начнем думать, будто все может измениться к лучшему? Нет, не начнем. Тем не менее справляться с болью и другими симптомами травмы в одиночку слишком сложно, поэтому мы обращаемся за помощью. И хотя такая работа и будет сложной, исцеление возможно.
Я также хочу упомянуть о том, как и почему нарушения привязанности могут проявиться и на сеансах с психотерапевтом, поскольку мои клиенты очень часто начинают испытывать еще больший стыд из-за наших профессиональных отношений. Просто нужно знать, что взаимодействия с психотерапевтом могут быть отражением тех отношений, которые были у клиента в прошлом, поэтому и к самому специалисту у него могут быть те же чувства, что и к значимому человеку из раннего возраста. В каком-то смысле это может быть способом, выбранным нашим мозгом, чтобы справиться с травмой или огорчением, или же мы можем и не знать, что отношения бывают другими. Как бы там ни было, совершенно нормально то испытывать к своему психотерапевту какие-то чувства, то стараться оттолкнуть его как можно дальше, чтобы не причинять себе боль. Клиенту может быть странно состоять в отношениях, в которых другой человек о нем заботится, переживает о том, как он себя чувствует, и хочет помочь почувствовать себя лучше. Такая последовательность и прозрачность намерений может казаться чуждой и пугающей, поэтому стоит дать себе время привыкнуть и сообщить своему психотерапевту о подобных чувствах, когда они появятся. Психотерапевты не умеют читать мысли, поэтому чем больше информации мы им предоставим, тем лучше они смогут понять ситуацию. Зная, что мы ощущаем, психотерапевт сможет подсказать возможные причины появления подобных мыслей и желаний и направить нас по пути исцеления.
Как исцелиться от последствий детской травмы?
Если мы получили травмирующий опыт в детстве, частью терапевтического воздействия должна стать техника «повторного родительства» (ее также называют работой со своим внутренним ребенком), и я не имею в виду, что кто-то из наших друзей или супруг/супруга должны принять на себя роль нашего родителя, — все работает совсем не так. Эта терапевтическая техника не подразумевает участия наших родителей или опекунов и используется исключительно для того, чтобы исцелить самих себя от последствий травмирующего опыта. Суть повторного родительства состоит в том, чтобы мысленно вернуться в то время, когда случились травмирующие события, и работать над исцелением того себя, каким вы были в период получения травмы. Много лет я использовала письма, чтобы запустить данный процесс, предлагая своим клиентам написать письмо самим себе в детстве, а затем составить ответ от того ребенка, которым они были. Это помогает почувствовать, что нас слышат и понимают, а еще таким образом мы даем себе право голоса в то время, когда нам казалось, что мы его полностью лишены. Цель работы с внутренним ребенком — дать нам самим любовь и утешение, которые были нам так необходимы в детстве, чтобы мы могли жить здоровой и счастливой жизнью сейчас. В каком-то смысле так мы переписываем проект собственной жизни и отношений, так как тот, который нам достался, оказался болезненным и травмирующим.
Когда мы занимаемся такой работой, я часто прошу своих клиентов придумать фразы, которые мог бы произнести любящий родитель и которые им хотелось бы услышать в детстве. Например: «Ты мне очень важен», или «Я люблю тебя просто потому, что ты есть», или «Я понимаю тебя». Используя подобные фразы в письмах к своему внутреннему ребенку, мы даем самим себе то, в чем мы нуждались когда-то давно. Я знаю, что звучит это безумно и, вероятно, несколько эзотерично, но, поверьте, этот метод работает. Мы не можем продолжать жить, надеясь, что кто-то еще исправит то, что случилось с нами в прошлом. Такие ожидания заставляют нас надеяться на других, чтобы исцелиться и обрести то, что нам нужно, но мы не можем контролировать окружающих нас людей. Если мы попробуем использовать других, чтобы помочь себе исцелиться, мы лишь почувствуем себя еще более одинокими или травмированными, когда эти люди нас подведут или огорчат. Все остальные всего лишь люди, у которых есть свои недостатки, они не могут нести ответственность за наше исцеление. Единственный человек, на которого мы можем надеяться, — мы сами, и лучшего варианта и быть не может, а хороший психотерапевт лишь направляет нас, пока мы работаем над своим исцелением.
Мы также можем применить технику повторного родительства, предлагая себе то, что нам так хотелось получить от родителей в детстве, например поехать в парк развлечений или отправиться в поход. Это могли быть и очень простые вещи — вроде промывания разбитой коленки или заботы во время болезни. Все это мы можем предпринять и без помощи извне — разумеется, было бы лучше, если бы эти поступки совершили наши опекуны, когда мы были детьми, но здорово, что у нас есть ресурсы сделать это для самих себя сейчас. Постарайтесь сосредоточиться на этой мысли и запомните, каким бы странным и некомфортным вам сначала ни казалось такое поведение, со временем вам станет легче и вы заметите терапевтический эффект. Если вы не можете решить, что именно вы могли бы сделать, ваш психотерапевт подскажет, в каком направлении подумать, и предоставит вам возможность рассказать обо всех случаях, когда вам причиняли боль и подводили, или же о тех, когда вы переживали огорчение из-за недостатков своих опекунов. Просто знайте, что, вооружившись временем и профессиональной поддержкой, мы можем исцелить обиженного ребенка, который живет где-то глубоко внутри.
Еще один способ разобраться с последствиями нарушения привязанности — проявлять б
ebooksa