Исцеление от травмы. Как справиться с посттравматическим стрессом и вернуться к полноценной жизни

Как мне кажется, частично ее поведенческие реакции связаны с тем, что так вела и веду себя я сама и, насколько мне известно, так же вела себя и моя мать. Большая часть того, чему учатся дети, исходит от их родителей. Я не научилась любви и заботе у своих, поэтому я учусь этому вместе со своей дочерью. Когда травма и насилие передаются из поколения в поколение, часто возникает ощущение, что все твои усилия обречены на провал, поскольку все повторится независимо от того, что ты сделаешь, чтобы это предотвратить. Ты и твоя семья так долго жили, испытывая боль, и ты просто не знаешь, что с этим делать. Полагаю, тут можно рассчитывать только на то, что огромное влияние на ребенка оказывает еще и окружающая его среда, поэтому и появляется шанс вырваться из замкнутого круга (как удалось мне и моей дочери). Надеюсь, ей уже не суждено попасть в ту же ловушку, в которой было предначертано оказаться мне. Мне просто необходимо быть уверенной в том, что произошедшее со мной никак не отразится на ее мировоззрении.

Что отвечать ребенку, который спрашивает, почему мне грустно?

Чаще всего мы стараемся скрывать от детей свои чувства и огорчения. Но, поверьте моим словам, дети уже и сами всё знают. Они просто не понимают, как найти к нам подход и спросить, что с нами происходит. Каждый раз, когда ребенок задает вопрос о нашем эмоциональном состоянии, мы должны ему открываться и говорить, что они всегда могут обращаться к нам с подобными вопросами. Прежде чем ответить, установите зрительный контакт, поблагодарите ребенка за то, что тот хочет убедиться, в порядке ли вы, а затем объясните, что происходит, подбирая самые простые слова. Скажем, вам только что сообщили плохие новости, касающиеся вашей работы, и вы не получили повышения, к которому стремились. Абсолютно нормально рассказать своему ребенку, что вы рассчитывали получить на работе награду за свой труд и зарабатывать больше денег, но узнали, что у вас не получилось добиться желаемого, поэтому вы грустите. Детям не свойственно критиковать других так, как это делают взрослые, поэтому нам следует использовать это в своих интересах. Дети просто хотят знать, что с нами происходит и имеют ли они какое-то отношение к тому, из-за чего мы расстраиваемся. Если вы коротко объясните ситуацию простыми словами, то тем самым не дадите ребенку перенять ненужные ему негативные эмоции.

Что, если я буду вымещать свой гнев на ребенке?

Поверьте, так поступаете не только вы, и я не собираюсь никого осуждать. Каждый из нас время от времени срывает злость на ребенке. У нас случается плохой день, вечер все только усугубляет, а в итоге мы кричим на своих детей. С нами много всего происходит: мы можем испытывать стресс из-за финансов, переживать развод или просто плохо себя чувствовать. Что бы ни было причиной, нам следует извиниться перед ребенком. Я знаю, что это может показаться странным, но да, мы можем извиняться перед своими детьми, когда даем выход своему гневу за их счет. Расскажите ребенку, что произошло и почему это вас расстроило, пользуясь советами, которые я написала, отвечая на вопрос выше. Скажите ему, как вы сожалеете, что накричали на него. Будьте честны, говоря о причинах своего поступка. Спросите ребенка, понимает ли он вас и принимает ли ваши извинения. В данном случае не стоит предлагать ребенку подарок или лакомство, даже если вам захочется это сделать, чтобы помириться. Лучшим способом сгладить негативные эмоции станет ваш выбор стараться не допускать подобного в следующий раз. Когда вы извиняетесь, вам следует убедиться, что извинение сопровождается эмоциональной поддержкой, обсуждением и пониманием, а не только тем, что можно купить и подарить.

Не слишком ли много я рассказываю своим детям?

Раз уж мы выяснили, как полезно говорить своим детям, что именно мы чувствуем, и объяснять, почему мы на них накричали, нам следует обсудить и границы в общении с ребенком на подобные темы. Нашим детям следует знать лишь о том, что может оказывать влияние на них самих и на их отношения с нами. Это означает, что в случае слишком бурного проявления эмоций в присутствии детей вам следует коротко объяснить, почему так случилось, не вдаваясь в подробности. Дети — это не близкие друзья, и выстраивать такие отношения крайне деструктивно. Если нам хочется выпустить пар и обсудить произошедшее, нам следует обратиться к близкому другу или найти психотерапевта. Если мы будем общаться с детьми как с равными или как со взрослыми, мы тем самым вынудим их и поступать по-взрослому, украв у них право продолжать быть детьми. В психологии такое явление называется парентификацией, и это совсем не то, что стоит передавать из поколения в поколение. В целом надо разговаривать с детьми открыто и рассказывать о своих эмоциях, огорчениях и отношениях с ними, чтобы они понимали, что тоже могут открыто разговаривать обо всем этом с вами. При этом следует быть внимательными в том, что касается эмоциональной поддержки: к детям мы за ней не должны обращаться, как и рассказывать им обо всех своих проблемах. Такие отношения между родителями и детьми нельзя назвать здоровыми.

Существует ли межпоколенческая травма в моей семье?

Если вы по-прежнему не уверены, сталкивались ли вы с межпоколенческой травмой или нет, прочитайте историю ниже — возможно, она поможет вам с этим разобраться.

Я задумалась, не могли ли мои психические расстройства быть мне переданы по наследству. Я вспоминала, как моя мать говорила: «Иногда я просто хочу съехать с этого моста», но чаще она это говорила только для того, чтобы получить, что ей было нужно, и заставить меня жалеть ее. И я решила, что это не могло быть связано с тем, что я испытываю, поэтому в моем случае нет речи о передаче травмы. А потом — бам! Я обнаружила кое-что интересное, о чем не знала раньше. Я уверена, что у моего отца было ПТСР, но я этого не понимала. В детстве он болел полиомиелитом, и не один раз, а дважды. Он провел много времени в детской больнице Shriners. Как-то я поинтересовалась у него, что он чувствовал в то время, а он ответил, что ему было очень сложно заводить новых друзей, а затем видеть, как они умирали. Он рассказал о своем лучшем друге: они всегда вместе отправлялись в процедурный кабинет, где им ставили капельницы, и всегда устраивались рядом. А потом моего отца привезли на инфузионную терапию, а его друга — нет. Именно так он и узнал, что [его друг] не справился с болезнью. А 50 лет спустя или около того мы с сестрой привезли отца на его первый сеанс химиотерапии. Я должна была быть вместе с ним во время процедуры, а моя сестра взяла на себя решение всех вопросов с документами. Папу разместили в палате с большими креслами (похожими на те, в которые усаживают при заборе крови), мы разговаривали, ожидая, когда медицинский персонал произведет все необходимые манипуляции. Я взглянула на отца и поняла, что он пребывает в состоянии оцепенения. Я несколько раз позвала его: «Папа», но он не реагировал. Затем я сказала: «Пол», тогда он осмотрелся по сторонам, потом взглянул на меня, и из его глаз полились слезы. Мне было 23, и я впервые видела, как он плачет, а потом у него случился нервный срыв. Он умолял меня увезти его домой, и я помогла ему уехать из больницы. В тот день он так и не смог пройти химиотерапию. Нам пришлось через несколько дней отвезти его еще раз, но уже в другую больницу — там процедуру проводили в палате, где он мог бы быть один.

В тот вечер, когда мы остались дома вдвоем, я спросила отца: «Что сегодня произошло? Я никогда не видела, чтобы ты плакал или так паниковал». Он ответил: «Посмотрев на очередь из людей, которым тоже предстояло пройти сеанс химиотерапии, я увидел всех тех детей, которые вместе со мной лечились в детской больнице Shriners, и мне показалось, что я снова попал туда. Оказаться там вновь было выше моих сил. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы избавиться от воспоминаний о том периоде моей жизни».

Моему отцу никогда не ставили диагноз ПТСР, но я считаю, что у него оно было. Не буду утверждать, что это расстройство точно «передалось» мне, но его реакция на травму была точно такой же, как и та, с которой я вынуждена справляться сейчас, — прятать свои чувства от других, замирать и сдерживать слезы, пока не останется сил. Возможно ли? Если да, то это передалось мне от моего отца.

Мы можем приобрести травмирующий опыт где и как угодно: вырасти в бедной семье или потерять близкого друга в юности, например. Если вам любопытно, есть ли в вашей семье травма, которую вам могли передать ваши старшие родственники, ответьте на вопросы ниже.

• Разговаривал ли с вами кто-то из родителей или близких родственников о том, что в его жизни был мрачный или сложный период?

• Есть ли в вашей семье темы, которые запрещено обсуждать при любых обстоятельствах? Или запрещали ли вам в детстве задавать вопросы на какие-то темы?

• Рассказывал ли вам кто-то из родителей или близких родственников о своем травмирующем опыте (например, об участии в военных действиях, сложной болезни, насилии и т. п.)?

• Приходилось ли вам отмечать у себя симптомы, напоминающие симптомы ПТСР, не имея при этом никаких воспоминаний о собственном участии в какой бы то ни было травмирующей ситуации?

• Можете ли вы вспомнить какие-то особенности поведения своих родителей или их родителей, которые — как вы можете теперь понять — могли быть их способом справиться с имеющейся травмой (например, привычка копить еду, алкоголизм, нежелание выходить из дома в темное время суток и т. п.)?

• Были ли у вас дома определенные правила или паттерны поведения, которые казались странными вашим друзьям и с которыми вам не приходилось сталкиваться ни в одном другом доме?

Если вы ответили утвердительно более чем на один из этих вопросов, вероятно, вашей семье пришлось столкнуться с межпоколенческой передачей травмы. Хотя разорвать подобный цикл сложно, личная осознанность и профессиональная поддержка помогут вам с этим справиться.