— А у нас нет лагеря, — весело отвечает сержант.
— Как нет? Совсем?
— Совсем.
— Где же вы живете? Спите где?
— Как где? Тут. — Он кивает на деревья. — Вот он, наш лагерь. Наш дом.
— А как же припасы? Поддержка?
— Боеприпасы и соль нам на дороге оставляют, с очередной колонной, по случаю. Питаемся дичью да фруктами. А поддержка нам ни к чему вроде. Мы сами себе поддержка. Так, иногда попросим огонька на полянку.
Гота выталкивают из люка. Он пристраивается на броне поближе ко мне, а на его месте уже торчит Крамер. Всем интересно посмотреть на чудо-бойцов в грязных вонючих хламидах, в которых кишат насекомые. Я отхлебываю бренди, чтобы в башке как следует все уложилось. Протягиваю флягу гостю. Тот с удовольствием прикладывается.
— А что боец твой, не пьет?
— Ему нельзя. Он воин. Они вообще спиртного не пьют. Только дурь свою местную нюхают. Убойная штука. Понюхаешь — и километров тридцать бежишь, ног не чувствуя. Они тут все дыры знают. От них не спрятаться. Железные ребята, вот только с языком у них проблемы.
Проезжаем сгоревший остов инженерной машины. Кресты в этом месте расступаются, словно из уважения к железному гробу.
— Мина? — киваю я на кучу горелого железа.
— «Говорящие кресты». Инженеры решили без сопровождения проскочить. — В голосе Гордона слышится усмешка.
— Ну вы, бля, и беспредельщики…
Сержант пожимает плечами:
— Запретная зона… Порядок один для всех.
— Слушай, и что, никаких партизан тут нет? И не пытаются даже? Нас вот недавно под «Маракажу» так обложили — только держись.
— Почему нет? Есть. Были, — поправляется он. — Вон они. В основном.
Мы все молча смотрим на череду крестов. На бывших людей в мешках, которых заживо пожрали насекомые. Мимо плывут детские скелетики, объеденные муравьями дочиста. Скелетики аккуратно привязаны за руки. Никаких варварских гвоздей. Никакого членовредительства. Гот с ужасом смотрит на останки.
— Это же дети, епть! — наконец выдавливает он. — Ну вы и звери гребаные… Шпиены, мать вашу! Ублюдки! — Он с отвращением смотрит на Гордона.