Это и есть главная площадь Суркура… или, вернее, это и есть Суркур. Есть еще узенькие улочки-отнорки, но там мало кто селится. Да и самих их мало — десяток, может, едва ли сверх того.
Зато на великой спиральной площади всегда толкотня и суета. Куда ни глянь — кобольды. Все что-то роют или что-то строят. У входов в норы расположены кузницы, плавильни, мыловарни, атаноры. Дым уходит кверху, клубясь тучей у потолка. Там вентиляционный колодец, через который в Суркур поступает воздух и свет, но из-за этой черной тучи его не видно. Кобольды вечно в потемках — но глаза-то острые, много не нужно.
Коллегат мерцает — и довольно.
Суркур — город почти исключительно кобольдский. В последнее время тут много и хобиев, но это только после оккупации. А до того были сплошь кобольды. Изредка можно увидеть цверга, варда, гоблина или текана, а на одной из дальних улочек живет семейство гномов, держат небольшой ломбард.
А Верхние совсем почти не встречаются. Фырдуз за всю жизнь видел их только несколько раз и всего только однажды — разговаривал. Верхний заблудился, спросил у него дорогу. Пока Фырдуз ему объяснял, этот долговязый великанище все жаловался, как здесь плохо, ужасался жизни под землей. И воздух-то, мол, спертый, и холодно, и темно, и тесно.
Кобольд не понимал, о чем тот говорит. Странные эти Верхние.
Дом и мыловарню Фырдуза, разумеется, конфисковали. Либо поселили там кого-то из хобиев, либо отдали кому-то из кобольдов-фискалов. Эти ради того и выслуживаются — погреть руки на чужом горе.
Так что в ту сторону Фырдуз не стал даже смотреть. Только душу травить.
Он повел Тревдохрада на один из верхних ярусов, под самое задымление. Там жила и держала кабак его сестра — та самая, из-за сына которой Фырдуз угодил на каторгу. Если с ней все хорошо — приютит.
Ну а если нет… Фырдуз, по крайней мере, будет об этом знать.
Раненый цверг не мог подняться по навесной лесенке. Да и предназначались они для более мелких и легковесных кобольдов. Так что пришлось топать по всей спирали, предлинным путем, изредка сокращаемым каменными вырубками в скале. Фырдуз ступал тихонечко, поглядывал по сторонам и горестно вздыхал. Суркур сильно изменился с тех пор, как его арестовали.
Многие норы заколочены. Возле иных начертаны рельефным письмом хобиев злые слова:
«Взят за экстремизм»,
«Взят за терроризм»,
«Взят за враждебную деятельность».
А иногда просто: «Взят».
В одной из нор как раз шел обыск. Хозяин, видимо, сопротивлялся — он лежал у входа пронзенный насквозь. Четверо хобиев выстроились оцеплением, еще двое шарили внутри. Вокруг столпились соседи.
— Нашел одну! — гортанно выкрикнул один из хобиев. — У подпечи пряталась!
Он выволок рыдающую кобольдшу, прижимающую к груди младенчика. Хобий-офицер обнюхал их, ощупал и распорядился:
— Взрослую — в шахту, дитя — в отвал.